воскресенье, 27 января 2013 г.

27 ЯНВАРЯ - ДЕНЬ ПОЛНОГО ОСВОБОЖДЕНИЯ ЛЕНИНГРАДА ОТ ФАШИСТСКОЙ БЛОКАДЫ

ПАМЯТЬ ЖИВА.


Юрий Воронов

САЛЮТ НАД ЛЕНИНГРАДОМ

За залпом залп. Гремит салют.
Ракеты в воздухе горячем
Цветами пёстрыми цветут,
А ленинградцы
Тихо плачут.

Не  успокаивать пока,
Не  утешать людей не надо.
Их радость слишком велика -
Гремит салют над Ленинградом!

Их радость велика, но боль
Заговорила и прорвалась:
На праздничный салют с тобой
Пол-Ленинграда не поднялось...

Рыдают люди, и поют,
И лиц заплаканных не прячут.
Сегодня в городе - салют!
Сегодня ленинградцы
Плачут...



http://nibler.ru/photo/5808-blokada-leningrada-43-redkih-fotografii.html










суббота, 26 января 2013 г.

Стандарты для шариковых


Наталия Нарочницкая

Реформа образования добралась и до литературы

Новый Федеральный образовательный стандарт для старшей школы уже начинает приносить первые плоды. Но только тем… кто его разрабатывал.

Сначала – о хорошем. У научных сотрудников Российской академии образования наступает время «Ч», то есть – чёса. Обычно им, чёсом, занимаются артисты во время новогодних елок, улов за время которых иных потом год кормит. С образовательным стандартом все по-другому: здесь «чесать» надо быстро, пока «хлебные» темы не расхватали. А это – и учебники, и учебно-методические комплексы, и разного рода «литература» для школьников. От «краткого курса» предмета, умещающегося, например, по географии и биологии на 56-ти страницах брошюрки, до «краткого содержания литературных произведений», где роман «Война и мир» — на пяти (!) страницах…

Все это, несомненно, приносит и еще принесет немало дивидендов тем, кто, можно сказать, живот положил на борьбу за «новые стандарты».

Самое забавное, что никто так толком и не объяснил народу, чем же плохи были старые. Но главное, народ так не убедили в том, чем же «новые» лучше «старых». Хотя, для видимости, и пытались. Да, собственно, какое это все имеет значение, когда команде разработчиков уже заплатили, без всякого согласования с этим самым «народом», приличные суммы.

Это в то время, как «широкие круги общественности», включая ученых Российской академии наук, преподавателей и методистов ведущих вузов страны криком кричали: «Не сливайте курсы русского языка и литературы в один предмет! Вырастите безнравственное и неграмотное поколение!». Слили, никому ничего не объяснив. Часы на литературу под видом интеграции сократили, наверх – отрапортовали, мол, так и так – задание выполнено, экономия бюджету обеспечена.

С другой стороны – выпустили «под общей редакцией академика РАО М.В. Рыжакова» утвержденные Российской академией образования программы — две… по литературе и русскому языку. То есть, как бы оба предмета все же имеют право на существование по отдельности. А что означает тогда «единый предмет»? Словом, не желая, видно, нового всплеска общественного негодования — а то ненароком опять кто-нибудь пойдет к Президенту и будет его грузить всякой ерундой – решило Минобрнауки на всякий случай подстраховаться.

А тут еще общественность принялась внимательно изучать программы и раздавать журналистам гневные и недоуменные интервью.

Например, народ никак не может понять, как в классики, которые обязательно должны быть изучены школьниками, специалисты, составлявшие программу, умудрились запихнуть фигуры просто несопоставимые. Так, гордостью отечественной литературы ХХ столетия, согласно базовой программе, предложено считать Ю. Домбровского, Л. Улицкую, А. Эппель … А вот Н. Рубцов, В. Астафьев, А. Вампилов, В. Белов такой чести не удостоены, оттого и в программу базового уровня не попали…

Не в обиду им, из программы изъяты и И. Крылов, В. Жуковский, А. Грибоедов, Н. Гоголь, поэты пушкинской поры, в том числе Е. Баратынский, К. Рылеев, А. Кольцов, И. Никитин, кроме того, А. Толстой, А. Майков, Н. Лесков, а также И. Шмелёв, К. Симонов, М. Исаковский…

Конечно, такое можно было бы списать на обычную вкусовщину г-на М. Рыжакова и его коллег из РАО, если бы за подобным отбором явно не торчали «идеологические уши» тех, кто ее «окормляет» и реформирует наше образование. Судите сами, в перечне рекомендованных писателей, они расставлены просто по алфавиту: за А. Островским следует Б. Пастернак, за В. Пелевиным с его «Generation «П» — А. Платонов, потом А. Пушкин с несколькими лирическими произведениями…

Задумаемся, а почему учителю рекомендованы не только столь разномаштабные литературные фигуры, но и расставлены они просто в алфавитном порядке?

А вероятно для того, чтобы «свободный от догм» учитель мог не заморачиваться, ища пути погружения ученика в эпоху, пытаясь объяснить ему, что факт появления на свет того или иного произведения теснейшим образом связан с историческими событиями, неотрывен от идейных и нравственных исканий определенного периода в истории, наконец, от побед и поражений страны в ту или иную эпоху.

И хотя составители программы уверяют, что она построена «с учетом историко-литературного принципа», складывается впечатление, что именно он-то и отброшен в первую очередь по сугубо идеологическим соображениям.

Иначе придется объяснять школьникам, почему в России в ХХ веке появились писатели-деревенщики, что кроме пастернаковского «Доктора Живаго» есть еще немало замечательных произведений, блистательно отражающих этот период отечественной истории, что имя некоего г-на Эппеля появилось в программе не зря. А объяснить последнее простой учительнице, работающей на далеком Севере, невозможно: ну, не знает она, за что этот господин попал в программу! Не читала его, и все тут.

…Нет, не понять простой учительнице, воспитанной на великой русской классике, всей глубины идеологического замысла «перестройки литературного образования». А если бы поняла она, что вся эта заваруха организована для того, чтобы окончательно разрушить отечественную школу, ей стало бы проще — хотя бы понятно, что творится…

На фоне уверенно проведенного разгрома сети сельских школ, глупейшей «болонизации» высшей школы России, «подушевого» финансирования средней школы, нынче, видно, пришло время добить и содержание образования в ней.

Интернет полон гневных откликов на вводимый «новый стандарт». Судя по всему, борьба за то, чтобы не позволить реализовать программу оболванивания российских детей, продолжится.

Не будет возможности на примере русской литературы морально и нравственно воспитывать детей в школе – получим в итоге шариковых.


        http://narochnitskaia.ru/mnenie-totchka-zreniya/standartyi-dlya-sharikovyih.html   

вторник, 22 января 2013 г.

Сергей Волков. Чему учат в школе?


«Вычитать и умножать, малышей не обижать – учат в школе, учат в школе, учат в школе …» Предусмотрительные родители начинают искать школу для своего ребенка, когда он еще только учится произносить собственное имя, но никакой престижный лицей не гарантирует, что ваш ребенок будет учиться с удовольствием. Как вообще можно оценить, хорошая школа или плохая? Закончится ли когда-нибудь реформа образования? О нелегкой судьбе современных школьников мы беседуем с Сергеем Волковым, учителем школы №57, редактором журнала «Литература», членом Комиссии по развитию образования Общественной палаты РФ.

- Сергей Владимирович, вы работаете в системе образования уже 21 год и имеете возможность наблюдать динамику отношения и учителей к преподаванию, и учеников к процессу. Если брать последние 10 лет, что меняется в школе, параллельно с государственной активностью по изменению стандартов образования и введением новых форм аттестации, таких, как ЕГЭ?

- Во-первых, система образования у нас очень разнообразная, и человек, который работает в каком-то одном ее сегменте, должен быть очень смелым, чтобы что-то обобщать. Я могу сказать только про то, что я вижу своими глазами, а это ученики одной школы, в которой я работаю. Наша школа специализированная, с математическим уклоном, я преподаю литературу в классах с углубленным изучением математики. Я могу судить о состоянии литературного образования также по своему опыту встреч с учителями литературы в разных городах, куда я приезжаю с открытыми уроками и семинарами.

Есть субъективное ощущение, что в системе образования все становится хуже, несмотря на то, что по отчетам – всё совсем наоборот. У учителей литературы складывается впечатление ощущение, общий культурный фон был лучше. Знание исторических событий, цитат, имен – то, что должно откладываться в памяти ребенка в процессе обучения, сейчас менее заметно в учениках, и иногда кажется, что ты произносишь фразы «в пустоту». Кажется, что раньше больше читали классическую литературу. Я говорю «кажется», потому что в реальности потом оказывается, что много противоположных историй, когда выясняются, что дети много читают, много знают, стремятся читать сложные и неожиданные произведения.

Реформа образования, которая в нашей стране продолжается уже много лет, в области преподавания литературы сыграла отрицательную роль. Прежде всего, литература перестала быть предметом, по которому сдается обязательный экзамен. Ученикам стало ясно, что по этому предмету можно «не напрягаться», и это резко ударило по мотивации чтения. Реформаторы нам говорят, что это была недостойная мотивация – читать потому, что потом нужно будет сдавать экзамен. Получается обучение «из-под палки», а вы так ученика замотивируйте, чтобы он сам, без «палки», читал. Вообще-то это довольно трудно сделать, не все учителя это умеют и на то есть объективные причины. Книги, которые мы изучаем в школе, писались не для подростков, а для взрослых людей, они написаны давно, их язык надо расшифровывать. Для чтения необходимо много времени, много сил и поддержки в обществе. Общий настрой, который транслируется через телевидение, прессу, радио – скорее, антикультурный, сиюминутный, потребительский. Ощущается дефицит культурно заряженных передач, которые рассчитаны и на подростков, и на взрослых людей. Современное телевидение – это враг гуманитарного образования.

Учителя сражаются с этой ситуацией одни и когда им говорят, что мы убрали «насильную» мотивацию для чтения, придумайте какую-то другую – это довольно сложно сделать. Чтение – это труд. Для того, чтобы состоялся урок физики, нужно, чтобы ученик пришел. Ему дадут решать какую-нибудь задачу, что-нибудь объяснят. А чтобы состоялся урок литературы, ученик должен прочесть текст. Полноценный урок по «Войне и миру» невозможен, если ученик не прочел «Войну и мир». Урок литературы состоится только тогда, когда ученик предварительно хорошо поработал. А ведь часто бывало так, что ученик берется делать что-то из-за внешней мотивации, например, предстоящего экзамена, и так проникается, что вдруг чувствует вкус к этому делу, втягивается в чтение. Нет ничего особенного или страшного в том, что встреча ученика и книги происходит по необходимости, сейчас же эта необходимость отпала. Уроки литературы в сегодняшних школах хоть и остались в программе, но потеряли свою значимость. В старших классах их часто заменяют русским языком, потому что впереди ЕГЭ по русскому и к нему надо готовиться.

Еще один вред от обязательного ЕГЭ по русскому языку – формат высказывания ученика. В ЕГЭ есть задание, где ученику необходимо написать свой текст по поводу данного ему фрагмента. Достаточно 150 слов – при том что раньше сочинения писали на 6 листов. Эта смена количественных ориентиров рождает ощущение, что все становится площе, примитивней. Там, где раньше мысль нужно было развернуть, доказать, подтвердить, усложнить, теперь достаточно сказать что-то одно и привести простой аргумент в подтверждение свой мысли. Весь мир спешит, и мы спешим вместе с ним.

Кроме количественного показателя страдает качество текста. Здесь царствует шаблон, образец. Фразы заучиваются заранее, и остается только добавить пару слов в зависимости от ситуации: «В предложенном тексте затронута проблема экологической обстановки/отношения отцов и детей/ нравственного выбора…» Дальше следует краткий пересказ текста в свете обозначенной проблемы: «Автор предложенного текста считает, что… Я согласен с автором в том, что…В качестве подтверждения моего мнения могу привести два аргумента». Аргументы нужно привести один из жизни и один из литературного произведения. Вот и все. Литература нам нужна в качестве одного аргумента в сочинении из 150 слов. Обычно хватает такого: «…вот и герой произведения Гончарова Обломов тоже лежал на диване, не хотел двигаться и развиваться, жизнь его кончилась печально, был он толстый и рано умер». Вроде бы и есть «литературный аргумент», но надо ли для этого читать Гончарова? Конечно, нет. С автором этого высказывания даже спорить не будешь, что Обломов гораздо сложнее, чем просто лежание на диване, что там целая философия жизни… Так использовать литературу – это все равно что разглядывать пейзаж в амбразуру танка.


Ощущение сужения горизонтов, снижения планки, упрощения мысли, требуемой от нас на выходе, проникает во всю школьную вертикаль. К ЕГЭ начинают готовиться с первого класса, пишут тесты, подгоняют под рамки формальных конструкций свои высказывания. Тексты к ЕГЭ довольно примитивные, дидактические, в них выпирает, как оглобля, какая-нибудь проблема, они «отполированы» до безобразия. Как вода из родника, в которой обязательно есть какие-то песчинки, иголки, которые и придают ей естественность и уникальность, так и текст имеет свои особенности, виньетки, которые его украшают. Если все это из текста убрать, если текст дистиллировать, то это будет даже не пресная вода – а мертвая. Ей только лекарства разводить для уколов…

Это я рассказывал, почему кажется, что в современной школе дела обстоят плохо. При этом есть ощущение, что дети, которые родились и выросли в современном динамичном мире – такие же, как и всегда. Они хотят многого: признания, «трибуны», любви. Они ироничны, не лезут в карман за словом. Они много общаются, много пишут – в фэйсбуке, «Живом Журнале» или где-то еще, вступают в дискуссии, отстаивают свое мнение, и в итоге погружены в разные тексты. В какой-то момент у них возникают вопросы о жизни, они догадываются, например, что когда-то умрут, им становится от этого очень грустно и непросто, и надо с кем-то об этом говорить. Ощущение тоски, обреченности они проявляют в том, как пишут и что декларируют окружающим. Этот подростковый комплекс был всегда –и слава Богу, что нынешние подростки такие же, как их сверстники в иные времена.

Многие дети, несмотря на все «кажется», хотят читать сложные тексты. Здесь возникает еще один аспект: наши школьные программы не подстроены под предпочтения ребенка, и часто его интерес области чтения проходит где-то в обход школьной программы. На уроке обсуждается совсем не то, что волнует ребенка, да еще и не в том ракурсе. К сожалению, наша методика преподавания литературы находится в пещерном состоянии и только убивает интерес к предмету. А уж новые требования вообще ни с чем несообразны. Родители должны знать, что сейчас происходит в школе. Например, приходят дети на урок по «Левше» Лескова. У меня есть текст, про который я знаю, что он интересный, он хорошо написан, важен для нашей культуры, и есть шестиклассники, которые еще про этот текст ничего не знают. Моя задача здесь – посредничество, я должен свести текст и детей и, желательно, оставить их.

- И что происходит на самом деле?

- А по факту происходит вот что: современный учитель должен усвоить три главные буквы образования – УУД – универсальные учебные действия. Мы теперь должны не учить детей, а формировать у них УУД. Совершая каждое действие на уроке, я должен рефлексировать и понимать, какие УУД я формирую у учеников. Совершая свое действие, ученики должны понимать, какое УУД они у себя формируют. Например, раньше я приходил в класс и говорил: «Здравствуйте, дети». Что я делал? Здоровался с учениками. Теперь я должен знать и даже записать в конспекте, что я в этот момент формирую три УУД: умение контактировать со взрослым, настраиваю ученика на постижение нового материала и что-то еще, я не помню. И вот как выглядит фрагмент учительского конспекта по «Левше»: «На столе у учеников листы сбора информации по образу Левши, заготовки для кластеров и синквейнов». Ученик шестого класса должен составить «кластер по Левше». Чувствуете масштаб происходящего?

Если урок начинается с таких слов и считается современным, то тогда не происходит главного – встречи текста и ребенка, а вместо этого – игра взрослых людей в какие-то придуманные ими игрушки. Урок литературы проходит без текста, потому что читать некогда, нужно включать компьютеры, показывать презентации. Учителя рассказывают, что есть школы, где компьютерные презентации требуются на каждом уроке, и если их нет, урок считается несовременным.

- Может быть, я идеалистка, но мне не хочется верить, что Минобразования – это «империя зла», которая только и занимается тем, что портит учителям жизнь…

- Дело не в Минобразовании. Кстати, наш нынешний министр – нормальный и адекватный человек. Я вхожу в Общественный совет при министерстве образования, и когда мы встречаемся, то говорим нормальным языком на важные темы. Между министерством и учителями огромная прослойка чиновников от образования. Они занимаются бумажной работой, не умеют преподавать и не знают детей, зато мастерски умеют оперировать мертвой канцелярской терминологией. Их хлебом не корми, только дай разработать новые методики и начать в обязательном порядке навязывать их учителям.

Сейчас у нас большая проблема – понять, что такое хороший урок. Опять придумываются какие-то критерии, стандарты… Я для себя давно уже решил, что хороший урок – это тот, после которого ученик, уходя, думает примерно так: «Пожалуй, я хочу вернуться еще. Я хочу с этим человеком [учителем] еще поговорить, поспорить». Его притягивает это пространство, потому что в момент настоящего урока происходит нечто, что «похищает» подростка из его реального времени и возвращает назад только со звонком. Мне говорят: «Массовый урок так построить нельзя, это авторские штучки, Большой театр, а у нас –потоковая, бесконкурсная профессия». Может, это и правда, но всегда можно любого человека, даже того, который пришел в школу не по зову сердца, а по стечению обстоятельств, немного раскрепостить, дать ему хотя бы минимальную свободу действий. Наши учителя задавлены огромным количеством инструкций, пособий, отчетов, которые валятся на них со всех сторон. Учителя надо освободить, министерство делает шаги в этом направлении, но пока все стопорится на уровне региональных и местных «этажей» образования.

Я выступал в одном городе и говорил с учителями о простых вещах: «Когда вы закрываете дверь кабинета, будьте собой, будьте свободными людьми. Даже если у вас в методичках написана какая-то глупость, ну забудьте вы о ней, если уж совсем надо – напишите в журнале, что вы это делали. Так всегда поступали в советское время – писали в журнале одно, а на уроке давали другое. Не говорите с детьми мертвым языком!» Одна из учительниц тянет руку и спрашивает: «Вы не могли бы сказать, в каком документе написано, что я могу быть свободной? У нас в программе записано, что все наши действия должны подкрепляться ссылками на определенный документ». Я подумал, что она надо мной издевается, но она взяла ручку, чтобы записать ответ. Знаете, когда у людей возникают такие вопросы, это свидетельствует о глубокой болезни учительства, общества в целом, потому что человек действительно ждет, что его «с пятницы назначат свободным». Плоды этой несвободы мы видим не только в уроках, которые идут «по методичке», но и, например, в ситуациях, когда учителей в день предполагаемого митинга против фальсификаций на выборах заставляют писать с учениками контрольные, как это было прошлой зимой в Москве.

- Могут ли родители как-то повлиять на образовательный процесс? Как помочь ребенку совладать с программой, не добавив ему стресса?

- Мне кажется, что самая креативная часть населения – это мамы, которые заботятся о своих детях и хотят, чтобы те получили хорошее образование. И им полезно знать, что по новому закону об образовании родитель получает существенно большие права в образовательном процессе, чем раньше. Не всегда это работает в плюс, потому что есть много родителей, которые думают, что они знают, «как лучше», и с ними иногда приходится спорить, но будем считать, что читательницы журнала Матроны.РУ – дамы понимающие и грамотные, будут способствовать только самому лучшему в школе, а негативные процессы пресекать. Также родителям важно понимать, что система образования в стране серьезно больна, возможно, неизлечимо. Можно, конечно, бороться с ветряными мельницами и работать на общее «освежение воздуха», но гораздо реальнее максимально грамотно организовать учебное пространство своего собственного ребенка, найти хорошую школу, посещать дополнительные курсы, интересоваться процессом.

Как учитель литературы могу сказать, что очень важно как можно дольше читать ребенку вслух. У Валентина  Берестова есть такое стихотворение:

Как хорошо уметь читать!
Не надо к маме приставать,
Не надо бабушку трясти:
«Прочти, пожалуйста! Прочти!»
Не надо умолять сестрицу:
«Ну, почитай еще страницу!»
Не надо звать,
Не надо ждать,
А можно взять
И почитать.

Парадокс, но дети в раннем возрасте очень любят процесс чтения. Он организован особым образом: вечер, мама или папа, книжка, мы вместе читаем что-то, не замечая времени. Книга соединяет ребенка и родителя. Потом, когда ребенок научается читать, родители очень рады этому, потому что теперь «не надо к маме приставать». «Умеешь читать – вот тебе книжка и оставь меня в покое». Книжка оказывается поводом к разлучению с мамой. Нелюбовь к книге – это нелюбовь брошенного ребенка к одиночеству. Конечно, не всегда так происходит, есть те, кто в книгу погружается, но многие люди потеряли интерес к чтению именно из-за травматичных воспоминаний. Эта теория описана в книге Даниэля Пеннака «Как роман». Он много лет проработал учителем в школах, где обучались дети из трудных семей, с потерянным интересом к чтению, и очень интересно исследует эту проблему. На мой взгляд, книгу Пеннака должен прочесть каждый родитель.
Самые интересные уроки литературы получаются тогда, когда мы читаем вместе с учениками. Дети с удовольствием слушают, они готовы обсуждать, реагировать. Но часов на литературу в школе очень мало. Поэтому я бы хотел посоветовать мамам, которые горят идеей помочь детям в образовании, не переставать читать им вслух.

Еще такая мысль для мам. Как это ни парадоксально, но надо меньше волноваться по поводу оценок. Нормальная система оценок не будет придумана никогда. Нагрузка на ребенка в школе колоссальная, учителя не соотносят между собой домашние задания, которые они дают детям. На ребенка валится такое количество необходимостей, что он не в состоянии с этим самостоятельно справиться. Хорошо бы, чтобы ребенок находил в родителе человека, который понимает, как ему сложно.

- Пока в кабинетах пишутся очередные стандарты, нормы поведения и требования к учителю – какой Вы видите школу сейчас? Какая школа в Вашем понимании может считаться «хорошей»?

- Для меня идеальная школа – это место, где работают свободные люди. Свободные не столько в политическом смысле, сколько внутренне. У меня есть образ, который хорошо к этому подходит – камертон. Это устройство, по которому настраивают музыкальные инструменты, его задача – издавать чистый тон, когда он звучит, ему в пространстве отвечают настроенные на этот же тон предметы. Они могли молчать до этого, но когда раздался звук – они срезонировали. Другие предметы не откликаются, потому что они не настроены на эту частоту. Откликнувшиеся предметы по закону физики увеличивают громкость самого камертона, происходит обмен энергией. Модель идеальной школы – когда каждый учитель издает максимально чисто и продолжительно свой тон. Он находит свой голос и ему важно, чтобы этот голос был исключительно его, а не звучал чужеродно и мертво. Поскольку школа – это большой организм, там много учителей, то ученику можно найти хотя бы одного учителя, с которым он срезонирует. И уже это будет счастьем…
Если родители видят, что в школе при всех проблемах и недоработках происходит какое-то дело, ребенок «резонирует» с кем-то из преподавателей, то это важно ценить. Если такого нет – остается только пожелать, чтобы у родителей была возможность искать такое место.

Беседовала Вероника Заец

        http://www.matrony.ru/chemu-uchat-v-shkole/     


понедельник, 21 января 2013 г.

Рецензия. Ещё раз об "Анне Карениной"


Сергей Волков,учитель, гл. редактор журнала "Литература"

Посмотрел наконец-то «Анну Каренину».
До этого прочел две острых и интересных рецензии: Дмитрия Быкова (резко против фильма) и Антона Долина (резко против Быкова). Услышал супервосторженные отзывы людей, которым доверяю. И получил некоторое количество вопросов о том, смотрел ли и что думаю. Не припомню, чтобы что-то из мира искусства за последнее время столько всего к себе магнитило. Само по себе значимо.
Так вот, мне фильм очень понравился. Он, как справедливо было замечено не мной, отчасти напоминает «Сад» Овчарова по Чехову – фильм, который я очень люблю. Который вызвал дикие споры и обвинения в глумлении над классиком. Который, по мне, выражает Чехова лучше, чем все лобовые экранизации. (Вообще удачных экранизаций русской классики не так и много. И успех бывает чаще там, где отходят от буквы ради сохранения или создания духа).
Удача «Карениной», на мой взгляд, помимо того, о чем хорошо написал Долин, в том, что это настоящий постмодернизм. В нашу как бы постмодернистскую эпоху на самом-то деле мы давно уже с настоящим постмодернизмом не сталкиваемся. Нам подсовывают все больше игру в постмодернизм. Или игру в игру в… Симулякры, мелководье, плоскостные фигуры. Сам постмодернизм – уже игра, но играл он настоящим и существенным, первичным. А его эпигоны играют подражаниями, бледными копиями, тенями, отголосками. Это все давно суше воблы.
«Каренина» -- это хорошая игра, настоящая и живая. Очень увлекательная. И очень подходящая эпохе. 1874 год – это ведь не только пореформенная Россия, это – предсимволистская, предмодернистская эпоха. Это – Чехову уже 14. Это – новый театр на пороге и кино стучится в дверь. Все эти сдвиги здорово пойманы сценаристом и режиссером. И тонко и точно, дозированно, рассчитанно поданы.
Интересно, что игра идет и с нашими представлениями об «Анне Карениной». Ведь все мы уверены, что роман знаем (даже если не читали). А поди проверь, что именно знаем. А вот что: что Каренина – это Самойлова или инфернальная тетя, как у Врубеля, что Вронский должен быть брунетом, как Лановой, что Каренин стар и скушен и туда ему и дорога, что Облонский жовиален и в его доме все смешалось. Что еще? Левин (или Лёвин?) косит с мужиками, как Толстой (фамилия от имечка недалеко падает). Ну и конечно – самое главное: поезд, под который…
С этим багажом мы и придем смотреть кино. Сценарист и режиссер это прекрасно знают – и очень здорово этот багаж в своих целях используют, одновременно посмеиваясь над нашей в общем-то небогатой и легонькой ношей. Это и все, что вы знаете о великом романе? Хм-хм.
Еще штука: этот фильм сложно сделан – и одновременно в нем нет эффектов современного голливудского кино. Мы ждем этих киноштампов – и нам опять их не дадут. Потому что и эту сторону ожиданий создатели фильма знают. Сложность обеспечивается совсем другим. Чтобы понять это, посмотрите хотя бы сцену бала, где танцуют, только танцуют, причем, что-то совсем невообразимое, изломанное и смешное и одновременно многосоставное – и где сыграна, очень сильно сыграна трагедия Кити и начало завороженности Анны, двойная гибель, в настоящем и в будущем. Посмотрите – а после нее посмотрите сцену бала в дзефиреллиевском «Ромео и Джульетте». Сравнение этих двух гениальных, похожих и таких разных эпизодов я бы давал студентам в киноинститутах. Чтобы показать, что такое условность и как она может быть сделана.
В фильме весь мир – театр (об этом хорошо написал Долин, не буду повторяться). Неожиданно, что именно в театре будут скачки – и лошадь Вронского на круп грохнется со сцены в зал. Театр порастет в финале роскошной травой забвения – прямо на подмостках и в партере будет бушевать какой-то то ли подмаренник, то ли болиголов. В театре будут жить и умирать – на колосниках, за кулисами, при свете керосиновых софитов… Декорации будут распахиваться и наплывать, открывать неожиданные ракурсы и задавать невиданные превращения. И все это просто здоровско сделано.
Самое важное, что все это остранение создано специально – чтобы сохранить живую жизнь истории и текста. У Ефима Эткинда есть интересный анализ фразы Маяковского из «Облака в штанах»: «Хорошо, когда в желтую кофту Душа от осмотров укутана. Хорошо, когда брошенный в зубы эшафоту, Крикнуть «Пейте какао Ван-Гуттена!» Это такой был реальный случай: приговоренный к публичной смерти выкрикнул с эшафота рекламный ролик какао (за это его семью компания потом содержала). Эткинд спрашивает: разве последние слова человека на Земле должны быть – такие? Это же чушь. Перед смертью надо сказать что-то значительное, итоговое. А что? И вот выясняется, что на самом деле нет таких слов. Слов, которые передали бы трагедию прямо. Все слова перед лицом смерти – не подходят. И что как раз намеренно косвенное высказывание, слова явно не про то – как раз оказываются про то. Самое неподходящее – сильнее всего действует. У Чехова та же история: рушится жизнь, а герой произносит: «А сейчас, должно быть, в этой самой Африке жарища – страшное дело!» (Кстати, маяковский ритм вдруг здесь у Чехова!) И трагедия его становится острее острого.
Так вот, нынешний фильм про Каренину – это тоже такое специально косвенное высказывание, которое кажется возмутительно не про то, а не самом деле точнее всего передает главный смысл. Этому постмодерну удалось стать таким живым, что диву даешься.
Посмотрите сами, не пожалеете.


    https://www.facebook.com/sergej.lupus

воскресенье, 20 января 2013 г.

Ирина Левонтина. Живою странностью своей




Это одно из общих мест: русский язык, мол, ‘ страдает от Интернета вообще и социальных сетей в частности. Об этом обычно спрашивают корреспонденты: ну как Вы думаете, ведь Интернет же плохо влияет на язык? И то сказать — приличные вроде люди, а пишут штоле, огосподибожемой, аццкий адъ, ястаралсо. А фейсбуковские профили: в отношениях с пользователем Иван Петров, например? Кстати, недавно кто-то очень смешно описал героев классики при помощи их воображаемых страничек в ФБ. А тут еще новая напасть. Раньше-то ФБ спрашивал: «О чем вы думаете?» и можно было писать в окошке что угодно. А теперь откроешь, а он: «Что происходит, Ирина?» (хочется ответить: А что, что-то не так?) или «Как вы себя чувствуете, Ирина?» (А что, я так плохо выгляжу?) Перемудрили с интерактивом, в общем. Татьяна Толстая недавно написала по этом поводу: «Марк Ц., отвяжись от меня!»

Но на самом деле все это пустяки. Если серьезно, мне кажется, сейчас письменный русский язык переживает период невероятно бурного развития – и как раз благодаря Интернету вообще и социальным сетям в особенности. Кажется, никогда еще мы столько не писали. Нет, конечно, большая часть этих текстов, это мимими))) или какая-то безграмотная ахинея, по преимуществу еще и злобная. Но так ведь не что эти люди раньше писали хорошо, а теперь разучились. Нет, эти люди раньше не писали вовсе, а теперь пишут, как умеют. Ничего, может, подучатся со временем. Зато есть много других людей – которые раньше тоже почти не писали (ну, только по делу), а теперь вдруг у них обнаружилась языковая одаренность. Причем многие из этих людей по своей работе с сочинительством никак не связаны, никаких писательских амбиций не имеют и никогда ничего бы не сочинили, если бы не ФБ. А тут возьмет такой человек и опишет в нескольких фразах встречу с забавным персонажем в лифте – да так, что любой писатель с радостью вставил бы эту сценку в свой роман. Кто-то просто расскажет, как вкусно пообедал, но так расскажет, что слюнки потекут. А иной поделится мыслью про жизнь, да так это удачно сформулирует, что только языком прищелкнешь. Или пишет человек из больницы очерки больничного быта с продолжением – Глеб Успенский нервно курит в сторонке. А то бывает – сидишь ночью в Интернете, и вдруг видишь: завязывается просвещенная беседа между двумя какими-нибудь умными людьми, и читаешь с наслаждением, даже иногда и не все понимая, и ждешь следующей реплики, и не вмешиваешься. Ну что писать – а можно я тут рядом постою? Так ведь и так можно, можно.

Конечно, у каждого своя френдлента и по-своему выглядящая стена. Но вот у себя, например, я каждый день читаю тексты и текстики, написанные на высококлассном русском языке. Кстати о текстиках. Разным людям независимо друг от друга приходило в голову, что формат ФБ превращает нас всех в немножко Розановых. Основной жанр там (если вычесть «котегов», фотографии детей и демотиваторы) – это «опавшие листья». И ужасно здорово, что нет ограничений на тему, на степень серьезности и степень глобальности. И чудесно, что можно немедленно вступить в беседу. Да, вести изящную беседу, увы, мы пока умеем не очень хорошо. Ничего, это, как выражался Булгаков, достигается упражнением.

Вся эта речевая интернет-активность знаете что мне напоминает? Салоны предпушкинской и пушкинской эпохи. Вот описание салона Карамзиных из черновых набросков к «Евгению Онегину»: И слова не было в речах / Ни о дожде, ни о чепцах. / В гостиной истинно дворянской / Чуждались щегольства речей / И щекотливости мещанской / Журнальных чопорных судей. / Хозяйкой светской и свободной / Был принят слог простонародный / И не пугал ее ушей / Живою странностью своей / (Чему наверно удивится, / Готовя свой разборный лист, / Иной глубокий журналист; / Но в свете мало ль что творится, / О чем у нас не помышлял, / Быть может, ни один журнал!). Слог простонародный – это, разумеется, не про крестьянскую речь.

Литературный русский язык в то время чрезвычайно интенсивно развивался. Так получилось, что вообще у нас в качестве литературного языка долгое время фигурировал церковнославянский, и необходима была огромная работа по созданию собственно русского литературного языка. Этим занимались писатели, журналы, шли яростные споры о языке (в частности, полемика «архаистов» и «новаторов»), но только активности писателей было бы тут недостаточно. Ведь когда Карамзин говорил «Пиши, как говоришь», он не имел в виду, что надо писать, как говорят крепостные. Он говорил о речи образованного сословия — но надо было еще добиться, чтобы оно заговорило по-русски, а не по-французски. А ведь в русском-то языке, как жаловался Пушкин, в то время недоставало слов «для изъяснения понятий самых обыкновенных». Поди поговори по-русски о чувствах или о метафизике. Новые языковые формы надо было отработать, надо было обкатать те новые слова, которые в огромных количествах появлялись в сочинениях литераторов. Так что для того времени салон – это чрезвычайно важное для развития литературного языка явление.

Но вернемся к современности. Я думаю, что для современной культуры, скажем, Фейсбук – это своего рода огромный салон, где бурлит живой язык, где отрабатываются новые средства выражения, где создается питательная среда для литературы. И надо заметить, что даже раздражающие многих людей искажения языка в Интернете имеют свой смысл и свою функцию. Дело в том, что до последнего времени устная и письменная речь были жестко противопоставлены. И вот сейчас снова возникло это «Пиши, как говоришь, говори, как пишешь». Как много раз уже отмечалось, в Интернете ищутся способы преодоления разрыва между устным и письменным дискурсом. Ведь когда человек, скажем, пишет свой пост без больших букв, он имитирует устную речь, в которой одно предложение не так четко отделено от другого. При помощи всяких штоле человек тоже маркирует, что текст, написанный буквами, тем не менее, следует воспринимать, как если бы это было спонтанно и линейно разворачивающееся устное сообщение. Ну и так далее. И вот если взглянуть, скажем, на ленту в Фейсбуке, то можно видеть, что один и тот же человек может делать высказывания в разных речевых жанрах: вот тут он просто так, безответственно болтает, а вот написал настоящий текст – публицистический там или художественный. Эти тексты возникают, как кристаллы в насыщенном языковом растворе.

воскресенье, 13 января 2013 г.

О новой книге Людмилы Улицкой


БИОХИМИЯ СОБСТВЕННОГО «Я»


Новая книга Людмилы Улицкой называется «Священный мусор». Под обложкой – автобиографическая проза и эссеистика, которую Улицкая собирала долгие двадцать лет. В предисловии к книге она пишет о том, что такое священный мусор – это те милые сердцу вещицы, которые хранишь годами и не выбрасываешь. С ними связаны мысли, чувства, события. И даже если выкинуть весь этот «священный мусор», воспоминания всё равно останутся. «Ничего выбросить невозможно. Цепкое сознание не хочет расставаться с побрякушками из стекла, металла, опыта и мыслей, знания и догадок. Что здесь важно и значительно, а что – побочный продукт жизнедеятельности, я не знаю. Тем более что иногда «Навозна Куча» оказывается драгоценнее «Жемчужного Зерна». На выставке non-fiction Елена Костюкович, литературный редактор и переводчик, заметила, что «священный мусор» встречался у Улицкой и раньше. В книге «Люди нашего царя»: «Ужасная догадка: нет никакого «я», есть одни только дорожные картинки, разбитый калейдоскоп, и в каждом осколке то, что ты придумывал, и весь этот случайный мусор и есть «я». Вот что рассказала сама писательница о своей книге:

Людмила УЛИЦКАЯ 

– Дело в том, что меня всегда волновала тема границы. В романе «Казус Кукоцкого» я очень близко подошла к теме границы – границы жизни и смерти, болезни и здоровья. Заниматься этой темой безумно интересно – где заканчивается одно качество и начинается другое? А граница, например, человека и животного – огромная и неисследованная тема. Так получилось, что наукой я не занимаюсь, а только почитываю статьи, но последнее пятидесятилетие (а это почти вся моя жизнь, между прочим) учёные очень близко подошли к этому вопросу. Когда открыли гормоны (по-моему, в 1904 году), оказалось, что нашим настроением, нашими желаниями руководит какая-то маленькая молекула. И очень многие вещи, которые мы воспринимаем как свою личность, как свой характер, в чистом виде – биохимия. С одной стороны, это очень неприятно осознавать: а как же моя личность? как же мои поступки? это всё биохимия? А где же я? Поиск собственного «я» в наше время стал намного более интересным, чем прежде. Оказалось, что нужно учитывать биохимию. Прежде об этом не знали, а сейчас знают очень многое, и с каждым годом узнают всё больше. Но как бы ни уничтожалось «я» этими знаниями, всё-таки какой-то кристаллик остаётся. Человек то и дело выходит за рамки животного существования, или, по крайней мере, есть шанс, что можно выйти из-под законов биологического существования, которых совсем немного и которые известны. Это закон размножения, закон сохранения жизни – «любовь и голубь правят миром», если говорить языком метафор.

Мне кажется, что есть что-то такое, что отличает человека от животного. На самопожертвование, на алогичные поступки, на абсурд животные не способны, или, по крайней мере, я об этом не знаю. А человек в состоянии совершать поступки, которые не вытекают из закона необходимости, человек может выскочить за его пределы. Эти точки всегда безумно интересны, они волнуют, они меня безумно занимают. Кстати, это не так редко происходит. И каждый раз, когда мы видим, что человек действует не по банальному закону необходимости, чувствуем, что в нём есть что-то, извините, высшее. Потом может оказаться, что это «высшее» – тоже ещё одна молекула, которую кто-то имеет, а кто-то не имеет, или это некий, редко присутствующий в популяции ген…

Елена Костюкович:

– Книжка имеет три раздела: «Личный мир», «Мир вокруг» и «Мир вверху». Эту триадную структуру использовал ещё Данте Алигьере, она работает замечательно, расставляя вещи на места, хотя бы в иерархии этого сборника, в котором много разных частиц. Здесь есть и четыре эссе про мужа Андрея Красулина, есть три высказывания по поводу сна. О женском вопросе, о подругах и друзьях, и о детстве, и о чтении, и о Даниэле Штайне. Но вещь, которая всех поразила, когда начала продаваться книга, – это часть, посвящённая болезни, о преодолённом, будем надеяться, на данный момент этапе. Эта часть называется «Грудь. Живот».

Людмила Улицкая:

– Я думаю, что есть одна вещь, которая стоит за этим позади – страх. Дело в том, что все мы имеем множество разнообразных страхов – от рождения и до смерти нас сопровождают осознанные и неосознанные страхи, которые мы признаём или не признаём. Я давно почувствовала, что не хочу жить в страхе. Это не было связано с болезнью. Это началось гораздо раньше. У меня появилось ощущение, что быть испуганной, испытывать страх – стыдно. Как с ним быть? Это тоже физиология. И тут я вам могу абсолютно точно сказать, что определён ген, который заведует страхом, который вырабатывает определённый белок с конкретной формулой. Я ещё не знала, что есть ген и что есть белок. Но у меня было ощущение, что я не хочу бояться. А надо сказать, что время моей юности пришлось на довольно страшный период. Не могу сказать, что сажали и убивали направо и налево. Но атмосфера страха иррадиировала ещё из прошлого – из тридцатых, сороковых годов. И вообще – Сталин недавно умер (в 53-м, а я – 43-го года рождения, я хорошо это помню).

Я происхожу из раковой семьи. Практически все члены моей семьи сталкивались с этой проблемой. Поэтому я была подготовлена, я очень рано осознала, что это будет так – наступит момент, когда напишут «рак», и с этим надо будет работать, чтобы уйти достойно. У меня на глазах очень достойно ушёл прадед в 93 года, и очень тяжело и мучительно уходила мама в 53. Я знала, как это бывает. И в тот момент, когда я получила диагноз, у меня было чувство «Ага, вот оно, пришло». Это – как ты ждёшь Нового года и он наступает – пришёл Новый год. Моей внутренней задачей было встретить этот Новый год порядочно. Я начала ресёрч, посмотрела по сторонам. У всех у нас состояние абсолютно, стопроцентно безнадёжное. Родившись, мы все безнадёжно на 100% умрём. Ребёнок в какой-то момент об этом с ужасом догадывается. Моя четырёхлетняя внучка ночью плакала, мать к ней подошла, спросила: «Мария, что с тобой?». Она в ответ спросила: «Ты умрёшь?» Ребёнок умственным путём понял, что это может произойти. Без дохлого воробья и без дохлой кошки.

Я оказалась к этому немного более подготовлена, чем другие. Есть и те, кто подготовлен лучше, чем я. Мне повезло – я попала на лечение в Израиль. Меня пригласила подруга, и большую часть своей болезни я провела в израильской деревне. Госпиталь, в котором я лечилась, стоит на горе, а деревня – под горой. И у меня всё время было ощущение, что я живу в месте, где напрочь открыто небо.

Были моменты тяжёлые, потому что химиотерапия сильно придавливала, я даже не всегда могла читать, но при этом у меня всё время было ощущение необычайной радости от дерева, от куста, от музыки. Я в это время заканчивала писать «Зелёный шатёр», где один из героев – музыкант. И я должна была пройти по его пути. За это время, пока я читать не могла, и спать не могла, и ничего не могла – я жила с музыкой. И мне открылась музыка так, как не открывалась никогда в жизни. Я думаю, что за эти полгода я переслушала столько музыки, сколько за всю предшествующую жизнь. И это тоже было огромной нежданной радостью.

Наверное, я – счастливчик, удачник. Но по натуре я ужасный мизантроп. В какой-то момент я поняла, что в этой жизни мне надо что-то в себе подвинтить или передвинуть, чтоб научиться радоваться жизни вне зависимости от обстоятельств.

Власть плохая, медицина плохая, погода плохая – очень много всего нас ввергает в депрессию. Но есть некоторые ресурсы в нас самих, которые можно использовать для того, чтобы не жить плохо.

Хочу вспомнить эпизод из «Архипелага ГУЛАГа», который я отметила для себя и храню как некую драгоценность. Там Солженицын пишет о некой женщине, которая каждый вечер 40 свободных минут, которые есть у каждого арестанта, тратит на то, чтобы тщательно почистить обувь. Для того, чтобы с первым шагом испачкать целиком первый ботинок, а со вторым – второй. Они будут ровно через секунду грязные. Но это человек с таким чувством собственного достоинства, что надевать грязные ботинки она не хочет. А ведь хуже условий просто быть не может. Но эта прямая спина и чувство высочайшего человеческого достоинства… она побеждает тем, что изо дня в день чистит свои ботинки. Её не заставили жить грязно. Она живёт чисто.

– Что же делать с геном страха?

– Это вопрос осознания. Дело в том, что есть много вещей, которые люди делают, не включая осознания того, что они делают. А между тем замечательно, когда человек проходит через этап осознанности. Можно быть очень хорошим человеком и делать всё правильно и хорошо, не пропуская через сознание. Но когда там, наверху, раздают задания на жизнь (если их там раздают), то одни люди их получают в виде явном и знают, какое им дано задание, а другие – выполняют это задание, не зная об этом. Что-то такое я читала в каббалистических книжках. Когда человек осознаёт себя, ситуацию, что он делает, зачем он делает, то работа делается быстрее – ты делаешь меньше ошибок, не растрачиваешь себя понапрасну. Это очень важный вопрос – надо думать, надо осознавать.

Есть вещи, которые я не собираюсь решать, потому что я знаю, что я их не решу, но проблему я вижу. Очень часто я предлагаю читателю подойти к проблеме вместе со мной, вокруг неё походить, посмотреть на неё с разных точек зрения, найти то, что больше подходит в решении этой проблемы, а вовсе не готовое решение. В этом смысле «Даниэль Штайн» ставит рекорд – я ни одной проблемы не решаю, но я обозначаю их несколько. Но осознание реальности, в которой мы живём, очень важно. Я очень рано это поняла и старалась проживать осознанно всё, что мне посылается.


пятница, 11 января 2013 г.

Рецензия. Новая версия "Анны Карениной"


Новая британская экранизация «Анны Карениной» искусна, эффектна, ни на что не похожа. Но без «но» не обойтись.

Юрий Гладильщиков

По отношению к новой «Анне Карениной» с красавицей Кирой Найтли в главной роли я умудрился сохранить девственность. В том смысле, что вплоть до позавчерашнего вечера не имел с этим фильмом интимных контактов и почти ничего о нем не знал. Сначала пропустил закрытый показ «Анны» для московской прессы, а потом уже умышленно — чтобы не испортить впечатления — не стал смотреть рекламные ролики и читать отзывы, успевшие появиться в сети.
В итоге пошел на обычный вечерний сеанс (фильм официально в прокате с сегодняшнего дня, но кое-где его демонстрировали и на каникулах) и немало подивился увиденному: как в зале, так и на экране. В зале, понятно, изумила публика. Почти все явились на экранизацию романа Л.Н. Толстого с гигантскими, хоть верблюда корми, коробками попкорна. Убейте, но для меня это варварство.

Доносившиеся комментарии говорили о том, что многие смотрят фильм как детектив, поскольку о сюжете представления не имеют. «Так она что, с ним переспала?» Явные последствия ЕГЭ. Предлагаю ввести в ЕГЭ вопрос: отдалась ли Каренина Вронскому? Варианты ответа: 1) да; 2) лично я свечку не держал; 3) да, но в более широком смысле; 4) она отдалась машинисту паровоза.
Почему изумил сам фильм — разговор отдельный.

О чем это

О том (это для тех, кто пропускал уроки литературы), как Анна Каренина, красивая женщина из высшего петербургского общества 70-х годов XIX века, имеющая сына лет десяти и мужа — крупного сановника, полюбила столь же красивого, как она сама, офицера Алексея Вронского. Кроме них в 900-страничном романе, равно как и в фильме, действует масса других важных персонажей. Но всех вы сейчас все равно не упомните.

Что в этом хорошего

Идя на фильм, ожидаешь увидеть традиционный костюмный кинороман. Во-первых, потому что режиссер Джо Райт уже делал костюмные фильмы про большую любовь, снятые по классическим и современным романам: «Гордость и предубеждение» и «Искупление» — оба получили массу оскаровских номинаций, оба тоже с Кирой Найтли. Во-вторых, «Анну Каренину» всегда экранизировали традиционно: и в 30-е (фильм с Гретой Гарбо), и в 40-е (с Вивьен Ли), и в 60-е (с Татьяной Самойловой), и в 90-е (с Софи Марсо). Последний фильм у нас заклевали: развесистая, мол, клюква. Между тем его сделал обожающий Толстого британец Бернард Роуз и фильм полон размышлений на тему: в чем суть Толстого, в чем суть России, откуда есть пошел русский коммунизм и т.д. Правда, Анна и Вронский в том фильме чуточку лишние.
Так вот про необычное: в новом фильме Джо Райта практически все действие развивается в театральных декорациях, а иногда и непосредственно на театральной сцене. Знаменитые площади и здания Москвы и Питера — нарисованный театральный задник. Высший свет собирается на премьеру оперы, рассаживается по ложам, но через секунду оказывается, что на сцене не артисты, а тот самый высший свет, собравшийся на бал. Даже скачки — и те происходят на сцене, и когда Вронский и его лошадь Фру-Фру падают, то летят через рампу в зрительный зал.
Вопрос: зачем все это понадобилось режиссеру Джо Райту и прежде всего его сценаристу, знатоку мировой и русской культуры Тому Стоппарду? Едва ли они желали в сто первый раз развить давний тезис, что весь мир — театр, а мы в нем актеры. Едва ли хотели повыделываться (хотя Стоппард любит шутковать и, будучи шекспироведом, сочинил сценарий романтической комедии «Влюбленный Шекспир», в которой все от начала до конца — умышленное вранье). Они просто хотели наиболее отчетливо выразить идею «Анны Карениной», как они ее понимают. Эта идея противоречит толстовской, но при всей необычности фильма Райта–Стоппарда типична для всех экранизаций «Анны».

Так сколько лет Вронскому?

К плюсам фильма отнесем то, что исполнители главных ролей молоды и их возраст (по крайней мере Анны и Каренина) в большей степени соответствует данным толстовских героев, нежели возраст актеров, снимавшихся в прежних экранизациях. Сравним новую «Каренину» с «Анной» Александра Зархи 1967 года. Аарон Тейлор-Джонсон сыграл Вронского в 22, Василий Лановой у Зархи — в 33. Кире Найтли — 27. Татьяне Самойловой — те же 33. Симтоматичнее всего ситуация с Карениным. По советской традиции Каренин должен быть пожилым и сухим: Николай Гриценко сыграл его у Зархи в 55. Но откуда взято, что Каренин настолько старше своей жены? Каренину — Джуду Лоу — 39: вот более реальный возраст для государственного мужа. Жена моложе его лет на десять — нормальная разница по меркам XIX столетия.
Толстой — за семейные ценности. Страсть, вспыхнувшая между Анной и Вронским, для Толстого противозаконная, порочная, самоубийственная. Он не считает, что они бросили вызов петербургскому свету. Они с этим светом одним миром мазаны: общество отторгает Анну, лишь следуя формальным правилам поведения, а на деле поощряет прелюбодеяние и пустые бесовские страсти. «Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом, что женщине не следует «гулять» ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом, когда она жена и мать», — съязвил главный гражданский поэт России XIX века Н.А. Некрасов.
Мало кто, наверное, помнит, что у Толстого нет даже любовной сцены между Анной и Вронским — он не хотел описывать эту пакость и вместо нее поставил в романе два ряда точек (зато в фильме сцена есть — и прекрасивая). Анне, Вронскому и остальному обществу Толстой противопоставляет Кити и Левина (точнее, Лёвина, свое альтер эго), ведущих осмысленную-полезную семейную жизнь.
Но во всех подряд экранизациях поступки Анны трактуются как вызов лицемерному обществу, стремление к свободе, чуть ли не борьба за женское равноправие. Райт со Стоппардом решили довести эту идею до логического конца. Вот почему и поместили своих героев не в живую реальность, в мир театра. Анна, Вронский, Левин (когда приезжает в Москву) вынуждены обитать в мире ненатуральном, неестественном, полном условностей. Причем это мир даже не драматического театра, а скорее балетного — персонажи часто совершают балетные па. Тут знаток культуры Стоппард отдает дань уважения Толстому, который из всех искусств особенно ненавидел балет — именно за его неестественность. И, как ни парадоксально, балету: Стоппард ведь знает, что Родион Щедрин некогда сочинил балет «Анна Каренина», в котором главную партию танцевала Майя Плисецкая, сыгравшая заодно и в советской экранизации «Анны» конца 60-х — главную петербургскую интриганку княгиню Бетси Тверскую (ничего, что перегружаю информацией? Авось пригодится).

Беда Самойловой

Татьяна Самойлова была и остается самой известной на Западе советской актрисой второй половины XX века. Ее прославила роль в фильме «Летят журавли», завоевавшем в 1958 году наш первый и последний главный приз на Каннском кинофестивале. Спустя десять лет у Самойловой появился верный шанс повторить свой каннский триумф. Но фильм Александра Зархи «Анна Каренина», отобранный в конкурсную программу фестиваля номер один, показан не был. Начавшийся было кинофестиваль смела волна студенческого бунта, докатившегося из Парижа. Бунт поддержали кинематографисты-революционеры, дети парижской синематеки: Годар, Трюффо, Роман Поланский, Луи Маль, Моника Витти — в прессе их обзывали маоистами. Есть знаменитая фотография, как Самойлова и Анастасия Вертинская, сыгравшая в тогдашней «Анне Карениной» Кити, смеясь стоят у двери фестивального зала, указывая на табличку. На ней значится: Festival closed.

Короче, при всех новаторских придумках с театральными декорациями мы имеем дело с традиционной для кино — традиционно либеральной — трактовкой толстовского романа, противоречащей взглядам самого Льва Николаевича.

Впрочем, создатели фильма все-таки дают понять, что толстовское понимание ситуации им тоже известно. Театральные декорации иногда опускаются или разрываются, и герои оказываются на природе — временно подлинно свободными. Но на природе дано бывать только Левину и Кити. Анне и Вронскому лишь однажды — в момент пика их счастья. В финале на природе сидит официальный муж Анны Каренин — эту роль неожиданно отдали Джуду Лоу, который вроде бы не соответствует образу сухаря Каренина, и это лучшая актерская работа в фильме. Каренин читает на цветочном поле, рядом двое детей Анны: сын (от него, от Каренина) и дочь (от Вронского). Но камера отступает, и оказывается, что это цветочное поле тоже расположено на театральной сцене. Каренину не дано вырваться из окружающей его ненатуральности, преодолеть условности общества.

Странности

Но все бы в конечном счете ничего, если бы не пара несуразностей. Прием с использованием театральных декораций начинает быстро утомлять — как утомляет в кино и театре любой прием, про который знаешь, что тебе терпеть его еще часа два. Хуже ситуация с Вронским — тут я вообще не понимаю ничего. На его роль отрядили способного молодого актера Аарона Тейлора-Джонсона, известного по культовому комедийному боевику Kick-Ass — в нашем прокате «Пипец». У Толстого Вронский гордость полка: он человек богатый, образованный, чей путь к успеху усыпан розами, но пренебрегает честолюбием, ставя превыше всего интересы полка и товарищества. В фильме это белокурый голубоглазый херувимчик, пупс, расфуфыренный маменькин сынок с физиономией альфонса, мечта скучающих вдов и озверевших от семейной жизни матрон.

У Толстого-то все-таки была любовь. А из фильма выходит, что Анна–Найтли западает исключительно на внешность Вронского. То есть любовь сводится исключительно к плотскому чувству, что в случае с Толстым совсем уже глупость. Левин в фильме, кстати, тоже упрощен, скучен. Не зря из фильма выпали темы, что оба — и Вронский, и Левин — тоже могли пойти путем Анны и стать самоубийцами: Вронский ведь в романе стрелялся, а Левин в какой-то момент, уже обретя семейное счастье, стал бояться оказаться в одной комнате с ружьем или веревкой — чтобы не застрелиться или не повеситься (факт из биографии самого Толстого).


четверг, 10 января 2013 г.

Подпись власти


"Коммерсантъ-Online", 10.01.2013

Сегодня в социальных сетях активно обсуждали подпись главы аппарата Белого дома Джека Лью, который должен занять пост министра финансов США. Жители страны всерьез встревожены, что подпись, напоминающая "сумасшедшую соломинку", появится на долларовых банкнотах, и намекают Лью, что он мог бы скорректировать ее. Какие подписи у российских чиновников, что говорят графологи о подписях – в подборке «Ъ-Online».

Аюб Исаков, генеральный директор ООО «Графология-МСК», эксперт-графолог:

— Почерк – это то, какой человек на самом деле, а подпись – это визитная карточка, то, каким человек хочет себя видеть. Поэтому, грубо говоря, подпись ничего не говорит о самом человеке, она говорит о его имидже. Из подписи можно взять разве что общую информацию. Что касается конкретно ситуации с подписью будущего министра финансов США, мы уже провели небольшой анализ. Думаю, можно сказать, что человек он скрытный, потому что вся подпись в аркадах, закрытая, и расчетливый. Внешне такой человек может быть обаятельным, приятным и любезным, в нем даже есть черты нарцисса, т.е. он хочет понравиться. Но это все-таки внешний образ, а внутри этот человек сам себе на уме, хитер, рационален. Думаю, что подпись этого министра можно сравнить с подписью Владимира Путина, они где-то рядом, разве что у Путина она более сухая, в ней много потребности самоутверждения, по ней видно, что у человека жесткий нрав, и он не идет на компромиссы. Но все-таки подписи недостаточно, чтобы полностью понять человека, чтобы можно было говорить что-то конкретное о его личности, характере, психотипе – для этого нужно анализировать почерк человека. А с долларом, я уверен, ничего не будет — доллар не открытка, его не рассматривают, им расплачиваются. Человеку важен номинал купюры, а какая там подпись стоит, и кем она сделана, никто даже внимания не обращает.

Проверь себя

Известный американский графолог Джеймс Раскин выделил для анализа подписи более сорока признаков. Ниже представлены основные из них, с помощью которых можно выяснить «кто есть кто».

1. Размер подписи:

а) размашистая — глобальное системное мышление;

б) компактная — конкретное мышление.

2. Длина подписи:

а) длинная — способность глубоко вникать в суть проблем; усидчивость, излишняя придирчивость и занудство;

б) короткая — способность быстро схватывать суть событий. Неспособность к монотонной работе.

3. Тип подписи:

а) округлая — мягкость, доброта, уравновешенность;

б) угловатая — нетерпимость, раздражительность, резкость, независимость, честолюбие, упрямство.

4. Расстояние между буквами:

а) значительное — щедрость, транжирство;

б) «плотная» подпись — экономность, скупость (особенно, если буквы мелкие).

5. Присутствие в подписи различных элементов:

а) круг — зацикленность на проблемах и идеях;

б) петельки — осторожность, упрямство;

в) рисунки — творческое мышление;

г) комбинирование элементов — стремление оптимизировать свою деятельность.

6. Наклон подписи:

а) влево — своенравность, ярко выраженный индивидуализм;

б) вправо — сбалансированность характера, способность к пониманию;

в) прямой наклон — сдержанность, прямолинейность, ум;

г) разнотипный наклон — скрытность, неискренность;

д) «лежащие» буквы — наличие серьезных психологических проблем.

7. Направление заключительного штриха:

а) вверх – оптимизм;

б) вниз — склонность к пессимизму;

в) прямо — сбалансированный характер;

8. Длина «хвоста» подписи

Чем длиннее «хвост», тем более человек нетерпим к чужому мнению. Это также признак осмотрительности и осторожности. Чем «хвост» короче, тем человек беспечнее.

9. Подчеркивание подписи:

а) снизу — самолюбие, обидчивость, зависимость от мнения окружающих;

б) сверху — гордость, тщеславие;

в) перечеркнутая подпись — самокритичность, недовольство собой, сомнение.

10. Признаки симметрии:

а) симметричная — надежность;

б) асимметричная — неустойчивый характер, перепады настроения.

в) скачкообразная — эмоциональность, неуравновешенность

11. Сложность и простота:

а) простая — человек живет по принципу «нет проблем»;

б) «нагруженная» — часто склонен «делать из мухи слона»;

в) оригинальная — большой творческий потенциал.

12. Разборчивость

Чем более понятна подпись, тем более открыт человек.

13. Нажим:

а) чрезмерный – агрессивность;

б) слабый – скрытность;

в) сильный – уверенность.


http://www.kommersant.ru/doc/2102421

среда, 9 января 2013 г.

"...находятся люди, которые не выпускают книги из рук."


 Павел Басинский

Новогодние каникулы - время гуляний, загородного отдыха, а в последнее время для многих российских граждан - еще и время путешествий по теплым краям. До чтения ли тут книг, тем более серьезных? Но оказывается, находятся люди, которые в эти сумбурные дни не выпускают книги из рук. И среди них есть личности весьма известные. Мы попросили их поделиться советом: что почитать в новогодние праздники, чтобы было и не скучно, и полезно.

Людмила Сараскина, писатель, литературовед:

1. Дэвид Митчелл, "Облачный атлас". Завораживающая книга, монументальный шедевр от автора "Сна № 9", как отзываются о романе знатоки. Книгу прислал в электронном виде мой сын для последующего с ним обсуждения - заманчивая перспектива!

2. Игорь Золотусский, "Нас было трое". Эту книгу подарил мне автор совсем недавно - в ней он вспоминает о своих родителях: "Смешные и грешные они будут для меня лучше всех". Мне же роман-документ напоминает о долге каждого из нас, еще живущих и пишущих...

3. Жозеф де Местр, "Религия и нравы русских". Как пишет в интереснейшем предисловии В. Курбатов, "иногда только чужими глазами и можно увидеть себя в настоящем виде... Укоризненная книга французского мыслителя... глядит в корень и не дает сослать себя в примечания".

4. "Двойной венец" - эпос и драма латинского Средневековья в переводах М. Л. Гаспарова. Читаю все, что писал и переводил великий филолог нашего времени. "Третья доля земли, зовется, братья, Европой. / Много живет в ней племен..."

5. Таконо Фумио, "Сестра Карамазова". В Японии вышло "продолжение" романа Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы", написанное известной писательницей, лауреатом премии "Эдогава Рампо" в области детективного жанра. Попытаюсь собрать весь возможный материал об этом литературном эксперименте - книга пока не переведена на русский.

Алексей Варламов, писатель:

1. Джон Фаулз, "Волхв". Прочел совсем недапвно, но мало какая книга так меня поразила и заставила о себе думать. Это надо перечитать.

2. Андрей Платонов, "Чевенгур". Сколько ни читаю этот роман, все равно тянет перечитать, потому что неизбежно натыкаешься на какие-то смыслы, которых прежде не замечал.

3. Лев Толстой, "Воскресение". Хочу попытаться разобраться что к чему у позднего Толстого.

4. Евгений Водолазкин, "Лавр". Есть книги, прочитав которые, тотчас же хочеть прочесть еще раз и понять, в чем тут секрет.

5. Генри Джеймс, "Женский портрет". Никогда не читал эту книгу и хочу это упущение возместить.

6. Льюис Кэрролл, "Алиса в стране чудес". Новый год все-таки.

7. Михаил Булгаков, "Белая гвардия". Лучшая книга про Рождество.

http://www.rg.ru/2013/01/08/saraskinabooks-site.html

вторник, 8 января 2013 г.

«Речь совсем без слов-паразитов не воспринимается»




Лингвист Ирина Левонтина о том, есть ли польза от «так сказать» и «как бы»

Языковые пуристы называют одним из признаков «падения культуры речи» употребление слов-паразитов. Но так ли они страшны на самом деле? У какого классика мы позаимствовали привязчивое «как бы»? Какое слово можно назвать символом нашего времени? И есть ли «хорошие» слова-паразиты? Об этом в интервью «МН» рассказала лингвист Ирина Левонтина.

— Есть ли сейчас слово-паразит, которое определяет наше время? Раньше говорили о сочетании «как бы» как о некоем символе зыбкости и неуверенности.

— Есть. Я бы сказала, что это слово-паразит «по ходу». Это очень странное слово, я его очень не люблю. Оно довольно вульгарное, его все время употребляют разные люди в огромных количествах. Это совершенно типичное слово-паразит. Ведь слова-паразиты для чего нужны? Для того, чтобы обозначить то, что человек ищет слово и заполняет паузу, либо для того, чтобы снять ответственность за неточную номинацию («как бы» и «типа» - из этой же серии). Когда человек говорит «по ходу», это значит, что он боится ответственности за содержание собственной речи и помечает, что это не всерьез говорит, а между прочим, «по ходу». Что еще интересно с этим словом, что очень многие интеллигентные люди независимо друг от друга утверждают, что это искаженное «похоже».

— Я вообще-то это слово слышу преимущественно в речи молодежи.


— Нет, не только. Это объяснение — что это искаженное «похоже» — я встречала очень много раз, причем мне оно кажется совершенно фантастическим. Абсолютно непонятен был бы механизм такого искажения. Тем не менее интеллигентные носители языка, видимо, приспосабливают это слово к себе, вот так его переосмысливая, считая, что это интеллигентное «похоже», которое мало кто употребляет, просто немножко испорченное.

— Получается, что боязнь ответственности — это одна из примет времени, которая проявляется в речи?

— Да, мы хотим говорить безответственно, мы хотим что-то такое ляпать, лепить, но при этом чтобы никто нам это не ставил в вину и не говорил: «А как же так вы сказали». А я это сказал вот так, не всерьез, а кстати. Ведь когда человек говорит «кстати», это значит, что он что-то некстати хочет сказать.

— Если рисовать какую-то кривую частотности употребления слов-паразитов, можно проследить, в какие периоды они употребляются чаще, а в какие — реже? От чего это зависит?

— Дело в том, что ведь язык очень сложно устроен. Вернее, даже не язык, а бытование языка. Он же не един, он существует в разных слоях. И это так сложно и неравномерно, что какую-то одну тенденцию сложно выделить. Просто бывает, что в какие-то годы выплескивает неподготовленная, спонтанная речь.

— Но, скажем, в 90-е стало наверняка больше слов-паразитов?

— Не то чтобы стало больше слов-паразитов, а стало больше неподготовленной речи. Потому что до этого было четкое разделение: уличная, домашняя речь и речь, которую можно было услышать с экрана телевизора. И вдруг хлынула отовсюду спонтанная речь – и сразу показалось, что стало больше слов-паразитов. Просто люди перестали читать по бумажке.

— Сейчас их много?

— Это зависит от среды. Сейчас, по-моему, довольно много людей, которые хорошо говорят. Но другое дело, что мы видим очень многих людей, которые говорят ужасно. Раньше мы их в таких количествах не видели, а теперь они повылезали изо всех щелей.

— Вы можете назвать горячую десятку самых популярных, самых ходовых слов-паразитов?
— Конечно, это «как бы» и «типа», они как были, так и остаются «в топе». Выражение «так сказать». И, пожалуй, самое тупое – «это самое». Еще «на самом деле», это очень жеманное выражение, смешное. Про «по ходу» я уже сказала.

— А «ну» и «вот»?

— Это даже не совсем слова-паразиты, это заполнители пауз, почти природные звуки. Но они популярны всегда, конечно.

— А слово «такой/ая» — это паразит? «Я иду такая вся в Дольче Габбана…» Его же постоянно употребляют.

— Я бы не сказала, что это слово-паразит, это интересный феномен грамматический. В этой песне это совсем не паразит, его ведь даже нельзя выкинуть, оно здесь грамматически встроено во фразу. Слово «такая» очень часто играет роль двоеточия и кавычек: «А я такая ему говорю, а он такой…», это когда человек пересказывает диалог. В этом слове есть очень важная идея …

— Идея приглашения посмотреть?

— Да, именно, изобразительности. Примерно такая же, какая есть в форме настоящего исторического времени: «Иду я вчера по улице и вижу…» Кстати, вот еще вспомнила! Из относительно новых слов-паразитов – слово «прикинь». Его действительно 20 лет назад не было. На него мода сейчас уже схлынула немного.


— Можно ли слова-паразиты условно поделить на «плохие» и «хорошие»? Те, в которых есть какой-то смысл и идея, и те, в которых нет. 

— Ну что значит плохие и хорошие? В словах-паразитах есть две важные вещи: в них есть смысл, то есть та установка, которая стоит за каждым словом, и есть социальная окраска, эмоциональная, индивидуальная… И вот она может быть очень несимпатична. Раздражает очень часто именно социальная чуждость.

— Да, это то, о чем мы всех спрашиваем в нашей рубрике «Слово и антислово» — деление лексики на свою и чужую.

— Кроме того, социальная окраска меняется. Со словами «как бы» и «типа» получилось смешно. Потому что слово «как бы» возникло в качестве слова-паразита (так сказать, паразита) в позднесоветское время как сугубо интеллигентное слово под влиянием, по-видимому, Достоевского, у которого это как раз одно из любимых слов. У него такая зыбкая реальность, все непонятно, и это маркируется словом «как бы». Интеллигенция очень любила это слово, я прекрасно помню те времена. Нужно было как-то себя противопоставить тоталитарному дискурсу: чрезмерной уверенности, настойчивости, агрессивности. И интеллигент себя противопоставлял этому всему, употребляя слово «как бы». Это был другой дискурс — подчеркнуто ненавязчивый, не давящий. Еще сочетание сугубо книжных слов с матерными — это было то, что противопоставляло интеллигента, с одной стороны, ханжескому, а с другой стороны, жутко агрессивному официальному дискурсу. Из этой же серии было слово «как бы».

— Но ведь потом его значение и социальная окраска сильно изменились.

— В том-то и дело. И это очень быстро произошло, с началом перестройки. Слово, как это часто бывает, спустилось из верхних слоев, и его подхватили. И в первую очередь это сделали такие жеманные барышни, которые этим словом пытались показать, какие они нежные и эфемерные. Знаменитая формулировка «Я как бы беременна».

— Сейчас сочетание «как бы» многие, в первую очередь, считают признаком речевой бедности, разве нет?

— Да, это такая красная тряпка. Дело в том, что есть набор дежурных ошибок. Все знают, что неправильно говорить «звОнит». И как только человек начинает рассуждать о том, как все неправильно говорят, он обязательно вспоминает это слово. «Как бы» тоже досталась роль дежурного слова-паразита.

— Это козел отпущения такой?

— Совершенно верно. Причем люди не замечают кучу всего вокруг. Они говорят, что никогда не слышали слова «по ходу», хотя оно звучит вокруг. Они запомнили «как бы» и каждый раз, когда говорят о падении нравов и порче языка, возмущаются: «Что это за ужас? Почему все говорят «как бы»?»

— Наши политики употребляют слова-паразиты? У них какой-то особенный набор или они пользуются общим?

— Понимаете, если рассматривать современную ситуацию, то меня больше пугают не политики, которые говорят косноязычно и употребляют слова-паразиты, а политики новой формации. Они говорят как раз очень гладко. Слово за слово, красиво говорят, и видно, что речь совершенно не опосредуется не только сердцем, но и головой тоже, что она как-то порождается отдельной машинкой.

— Как сказал нам в интервью Юрий Сапрыкин, «говорит не человек, а речевой тренинг».

— Абсолютно! Очень приятно совпасть с Сапрыкиным. И это ужас какой-то — эти молодые политики из понятно какой партии, это просто невозможно! Но главное — им самим так это все нравится, они считают, что так красиво говорят.

— «И говорит, как пишет!»

— Но смысла ноль. Просто связывание слов. Поэтому человек, который что-то старается сказать, может быть, косноязычно, вставляя эти глупые слова, но видно, что у него есть мысль и он хочет ее донести, мне более симпатичен. Я против того, чтобы оценивать речь человека по критерию гладкости. Кстати, помните замечательные лекции Лотмана «Беседы о русской культуре», которые снимали в начале перестройки? Ведь если его послушать, это что-то совершенно невероятное. Сколько там этих самых паразитов! Он экает, мекает, хмыкает, но это совершенно не мешает. Потому что видно, что он с вами разговаривает и пытается для вас как можно лучше сформулировать, чтобы вы поняли, что он прямо сейчас это придумал и прямо при вас додумает и сформулирует. Это такой тип дискурса, очень приятный и симпатичный. Другое дело, что есть люди менее симпатичные, которые просто косноязычны, и их слова действуют совсем не так, как слова Лотмана.

— А где начинается та грань, за которой человек осознает, должен осознать, что ему надо бороться со словами-паразитами?

— Я думаю, если человек послушает себя в записи и ему это не понравится, то ему надо бороться.

— А вообще-то с ними надо бороться?

— Понимаете, язык — очень сложная вещь. Как и вообще жизнь. Никогда нельзя сделать никакого утверждения, которое было бы абсолютно верно и ко всему применимо. Дело в том, что если речь совсем без слов-паразитов, если нет никаких маркеров того, что человек задумался, что он порождает мысль, если он говорит, как машинка, то это совершенно не воспринимается. Потом слушаешь, вроде все понимаешь, а пересказать не можешь.

— Сейчас нас читатели этого интервью обвинят в том, что мы защищаем слова-паразиты. Я чувствую, что у них уже накопилось к концу беседы.

— Конечно, обвинят! Лингвистов постоянно обвиняют в подобных вещах. Нас часто спрашивают: «Как правильно?» И мы начинаем рассказывать, что есть разные варианты, тенденция такая, тенденция сякая… И многих это раздражает. Люди считают, что лингвист должен стукнуть кулаком по столу и сказать: «Так — и всё!» Да, жи-ши действительно пишется с буквой и, но таких простых случаев мало. А простые ответы, как правило, дают не лингвисты, а непрофессионалы, которые считают, что в языке очень хорошо разбираются.

— В таком случае спрашиваю: можно ли дать простой ответ на вопрос «Что делать со словами-паразитами»?

— Вообще любая вещь в языке хороша к месту и в меру. Конечно, если какого-то слова очень много, это плохо. Я вовсе не за то, чтобы все говорили косноязычно и через каждое слово вставляли «как бы» или «типа». Тут что самое важное? В чем я вижу смысл моих интервью, книг, колонок, выступлений? Очень важно, чтобы люди обращали внимание на то, как они говорят, придавали этому какое-то значение. Чтобы им было интересно, чтобы они это обсуждали. Если люди начнут обращать внимание на собственную речь и на слова-паразиты в частности и если им это не будет нравиться, тогда они просто будут за этим следить и прикусывать язык всякий раз, когда хочется опять сказать «воот» или «на самом деле». Но, к сожалению, есть люди, которые не хотят слышать ни себя, ни других. Если они захотят это сделать – будет уже очень хорошо.

Ксения Туркова