5 книг о русском языке

Что читать об истории русского языка и его особенностях, рекомендует доктор филологических наук Максим Кронгауз

Максим Кронгауз
профессор, доктор филологических наук, руководитель Центра социолингвистики РАНХиГС, заведующий кафедрой русского языка РГГУ
Все материалы автора

Я могу назвать пять книг о русском языке, к которым приложим эпитет «классические», а если добавить пафоса, то это книги-легенды. Речь идет о трех популярных книгах и двух научных, но – и это редчайший случай – эти две монографии может с удовольствием читать или просматривать неспециалист. Начну с них.

1.

С. И. Карцевский «Язык, война и революция» («Из лингвистического наследования», М.: Языки русской культуры, 2000)

Эта небольшая книга вышла в Берлине в 1923 году. Она содержит необычайно интересные наблюдения над изменением русского языка в начале двадцатого века, а точнее – с 1905 года. Автор в ту пору уже эмигрант, и это позволяет ему быть более откровенным. Именно Сергей Иосифович Карцевский сохранил для нас всевозможные названия ЧК: от чрезвычайки, чайки и черезчурки до Верочки (Всероссийская ЧК), Манечки и Эмочки (Московская ЧК). И от него мы узнали, что выражение «Вера Михайловна» означало высшую меру наказания, а «умереть от угрызения совести» – быть расстрелянным. Книга читается с огромным интересом и из-за своей краткости доступна для всех.

2.

А. М. Селищев «Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским языком (1917–1926)» (М.: УРСС, 2003)

Эта книга появилась в 1928 году и до сих пор остается самым полным описанием языка революционной эпохи. Русский описывается на фоне французского языка XVII–XVIII вв., что позволяет увидеть поразительные аналогии. В советское время книга хранилась в спецхране, и трудно даже понять, почему автора не посадили сразу. Приведу одну цитату, которую сам Афанасий Матвеевич Селищев приводит как цитату из «Рабочей Москвы»: «Недаром некоторые поговаривают: – Говорит непонятно – значит, большевик…». Селищева арестовали в 1934 году по делу «Российской национальной партии» и осудили на пять лет лагерей. На свободу он вышел совершенно больной, но досрочно – в 1937 году. Умер в 1942-м. Книга Селищева – выдающийся памятник эпохе и русскому языку того времени.


3.

К. Чуковский «Живой как жизнь» (М.: КДУ, 2004)

Пожалуй, моя самая любимая книга о русском языке. Корней Чуковский велик в разных своих ипостасях. Мне трудно представить себе писателя, переводчика, критика, наконец, просто интеллигента, понимающего язык так, как понимают его лингвисты. То есть не ужасающегося неграмотности окружающих, ошибкам молодежи и т.п. (или, по крайней мере, не только ужасающегося), но сознающего неизбежность изменений языка и его норм.
Многие мысли и слова Чуковского кажутся написанными о нашем времени. Вот например: «Но вот миновали годы, и я, в свою очередь, стал стариком. Теперь по моему возрасту и мне полагается ненавидеть слова, которые введены в нашу речь молодежью, и вопить о порче языка. Тем более что на меня, как на всякого моего современника, сразу в два-три года нахлынуло больше слов, чем на моих дедов и прадедов за последние два с половиной столетия» (напомню, что книга вышла в свет в 1962 году). А вот Чуковский, несмотря на то, что так полагается, не ненавидит. Хотя кое-что все-таки ненавидит. И для этого ненавидимого им объекта он придумал термин, который пережил свое время и используется до сих пор – «канцелярит» (собственно, так называется одна из глав его книги).


4.

Н. Галь «Слово живое и мертвое» (М.: Время, 2012)

А эта книга, несмотря на определенное сходство с предыдущей, имеет противоположный посыл. Автор – переводчица с английского и французского, литературный критик, редактор, обладающий прекрасным языковым вкусом. Как и Корней Чуковский, Нора Галь подробно разбирает речевые неточности или ошибки и очень четко ставит диагноз. Но, в отличие от Чуковского, почти никогда этих ошибок не прощает. Именно поэтому книга «Слово живое и мертвое» так близка многим читателям с филологическим образованием и вообще интеллигентным людям. Ведь язык, как мы знаем, отличный инструмент установления социальной иерархии, и знание литературной нормы, безупречный языковой вкус возносят культурного человека на вершину социальной пирамиды. А вот лингвист (даже и не лишенный языкового вкуса) почему-то сопротивляется и норовит вставить хотя бы одно «но». Да что лингвист, лично я сопротивляюсь почти так же, как сопротивляюсь редактору, который хочет улучшить мою речь, заменяя «достаточно» на «довольно» и «сложно» на «трудно». Для меня крайне важно, что по-русски можно говорить и писать по-разному, и это разнообразие не сводимо к единому «правильному» стилю. И именно это разнообразие дает возможность языку изменяться, так что неправильное становится правильным и наоборот. О чем, собственно, и писал Корней Чуковский.

5.

М. В. Панов «И все-таки она хорошая» (М., 1964. (2-е изд., испр., М.: Вербум-М, 2007)

Еще одна книга-легенда, хотя и менее известная, чем уже обсужденные. Она написана выдающимся лингвистом и рассчитана на массового читателя. Сегодня лингвисты довольно часто пишут популярные книги, но в своем поколении Михаил Викторович Панов был, по-видимому, единственным. Я бы вообще назвал его первопроходцем. В отличие от многих лингвистов, он любил писать понятно и увлекательно, порой удивляя читателя. У него, безусловно, был литературный дар. Его книга начинается с чудесной фразы: «Я знаю, что многие из моих читателей плохо относятся к орфографии». Грубо говоря, эта фраза и название книги описывают ее содержание: автор объясняет читателю, почему можно и нужно любить русскую орфографию. Думаю, что современные лингвисты-популяризаторы (и я в том числе) многим обязаны Михаилу Викторовичу. И еще – его популярные книги интересно читать и взрослым, и детям. Впрочем, для детей он писал и отдельно, включая учебники. Их едва ли можно рекомендовать всем, но детям, увлеченным языком, безусловно, да.



http://postnauka.ru/books/13214

«Вся наша индустриализация — это варварский каменный век»

Роман Сенчин, автор «Елтышевых», о его новой книге «Зона затопления». 

-«Зону затопления» называют ремейком «Прощания с Матерой» (повесть Валентина Распутина, одного из самых известных писателей-деревенщиков, 1976 года о том, как в связи с постройкой ГЭС затоплена деревня, а все ее жители переселены в город. — Прим. ред.), на мысли наводит и совпадение основной сюжетной линии — с затоплением села — и посвящение Распутину. Как так получилось?

-Все эти слова про ремейк — это такая журналистская фишка, не более. Если следовать этой логике, то слишком многие вещи в таком случае следует называть ремейками. Да, «Зона затопления» — это продолжение темы «Прощания с Матерой», но сама жизнь дала повод для этого. Когда в 2005 году появился план достроить Богучанскую ГЭС — это у нас в Сибири на Ангаре, — я стал собирать материал. Оказалось, что проект старый, давно всеми раскритикованный, в том числе и Распутиным. Удивительная история: за его борьбу Распутина благодарили до самой смерти, в том числе и на высшем уровне, но, с другой стороны, ничего не менялось — одной рукой президент ему вручал премию, а другой подписывал приказы по достраиванию ГЭС. И я подумал, что раз жизнь совершает такой бессмысленный круговорот, то стоит, наверное, обратить на это внимание; так и получилась «Зона затопления». Сам я родом не совсем из тех мест, но жил неподалеку, в Туве, где строили Саяно-Шушенскую ГЭС. Видел и Красноярское водохранилище, и Братское — достаточно жуткое зрелище, надо сказать. Отдельная проблема в том, что растянулось все это на десятилетия, Богучанская ГЭС строилась долго, с конца 70‑х оттуда люди стали уезжать, но кто-то переезжал туда даже после того, как вроде бы уже эти села были обречены. В начале 90‑х ГЭС законсервировали, у людей появилась мысль, что все обойдется, их села, основанные еще в семнадцатом веке, устоят. Но в итоге их все равно переселили в города с расчетом 18 квадратных метров на человека, причем бывало, что несколько семей, живущих в четырех домах на одном участке земли, селили в одну квартиру. Землю им не давали, и людям пришлось бросить все: фермеры, бизнесмены остались без хозяйства. Когда я в последний раз виделся с Распутиным, я его спросил: можно ли писать о Богучанской ГЭС. Он ответил, что нужно бить в набат, что это огромное преступление, мы теряем еще один кусок нашей Родины. Сам он все это понимал, и от этого его и печали, и болезни, и, быть может, преждевременный уход.

-«Левиафан» Звягинцева вы смотрели?

-Да. Понимаю, к чему вы это. Я уже встречал в интернете утверждение, что «Зона затопления» — это «Левиафан» на бумаге. Проблема действительно там и там одинаковая — столкновение простых людей с теми, кто облечен властью. Но таких сюжетов очень много, это не какие-то исключительные истории, например, когда строились спортивные комплексы в Сочи, там тоже все это происходило. И концовка «Левиафана» — это еще не предел жестокости. Что делать с этим, вот это очень сложный вопрос. Мне кажется, что лучше идеи государства человечество еще ничего не придумало. Есть, конечно, анархизм, но его постулаты еще нигде не были испытаны по-настоящему. Что до образа государства, то я бы тут не обманывался насчет России — мы не исключение. Недавно я был в благополучной Швейцарии и застал там скандал: всплыла информация, что их тоннели и мосты были заминированы еще в 70‑е годы на случай военной агрессии. Люди возмутились, получается, что они ездили все эти годы рядом с такой опасностью. Ну и что это — демократическая страна? У нас свои проблемы. Больше всего меня беспокоит, что люди живут с поговоркой «сейчас лучше, чем при Ельцине» и не хотят никаких перемен. Не знаю уж, к чему хорошему такая жизнь приведет, думаю, нас ждут потрясения.

-Сами бы вы хотели жить в деревне?

-Я городской житель, мне в деревне трудно. К тому же город дает мне работу, прокормиться книгами сегодня почти невозможно. Даже Астафьев, когда переехал в Овсянку, занимался огородом не ради душевной потребности быть ближе к земле, а потому что часто оставался без копейки в кармане. Но деревенскую жизнь я себе хорошо представляю, у меня так родители живут под Минусинском. Деревенский мир еще кое-где существует, но зависимость от города с годами становится все тяжелее. Язык деревенский растворяется в городском. Был такой подвижник, Карнаухов, он собрал ангарский словарик: там в каждой деревне свой говорок был, порой в другом селе за сорок километров могли переспрашивать, а что это значит? Увы, этих людей так уже раскидало по стране, что через несколько лет эти диалекты окончательно исчезнут. Их и так уже много лет вытравляли из литературы: Распутин жаловался, что в первой редакции «Денег для Марии» намного больше таких слов, чем в переизданиях, откуда их выбросили в рамках борьбы с областничеством.

-У вас в книге есть такой ироничный момент, когда председатель сельсовета затопляемой деревни размышляет над тем, что неплохо было бы ему переехать к родственникам в Горловку, под Донецк. Это вы нарочно?

-Так совпало, к сожалению. Года три назад это еще были самые спокойные места на Украине. Да и не ирония это — я когда это место в книге перечитал, мне самому жутко стало, а что бы было с ними, если бы они действительно туда переехали?

-Роман Сенчин живет в Москве, но его новая книга о родной земле — о Сибири.
Вашим книгам помимо сквозной темы Сибири, откуда либо родом герои, либо там происходит действие произведений, присущ еще и общий дух — фаталистический, настроенный на поражение. Это близко настроению ранней «Гражданской обороны» и сибирского панк-рока в целом. Вам близка эта музыка?

-Не думаю, что я фаталист. Просто в жизни мне не встречались люди, которые исполнили свои мечты, и я сам на этот счет не обманываюсь. А насчет сибирского рока — конечно, я его слушал и пел даже в подобной группе. Ну что тут скажешь, я сам мрачный, и группы мне мрачные нравятся. Все это отражено в книге «Лед под ногами»: такая ситуация, когда вроде бы люди были рок-музыкантами, потом их жизнь разбросала, они другими делами занялись, а затем спохватились, попытались группу восстановить, но вышло все нелепо, не нужно как-то. Я думаю, что любому занятию свой срок — любые рок-музыканты, которым за пятьдесят, а исполняют они песни тридцатилетней давности, выглядят странновато. Даже мне за некоторые литературные произведения моей юности стыдно — но я их и не переиздаю.

-В «Зоне затопления» вы пишете про писателей, которые приезжают в еще не затопленные поселения, встают на сторону жителей — а потом все равно уезжают. А что надо было им сделать? Вы бы сами смогли остаться в такой ситуации?

-Меня бы никто не услышал. Распутина, Курбатова, Сапронова — могли услышать. Сапронов, к слову, через несколько дней после поездки умер. Об их путешествии сделан фильм «Река жизни», очень красивый, печальный и бессмысленный. Ходят люди в кадре и горюют, выплескивают эмоции в красочные монологи. А толку? Писатель иногда должен вставать из-за стола, чтобы на него обратили внимание. Но таких заметных фигур все меньше становится, может, после Распутина и не осталось никого. В СССР чтение было главным досугом населения. Когда говорят, что в Советском Союзе читал небольшой пласт общества, — это неправда, читали все, и интеллигенция, и рабочие, и алкаши. Последние даже, быть может, побольше других. И писатель был совестью народа. Потом началась перестройка, писателей потянуло в политику, на книжные полки потекла прежде запрещенная литература, а потом и вовсе не до чтения стало. Сейчас литература очень медленно возвращается в жизнь, но типичный русский писатель теперь — это все равно такой европейско-американский персонаж, чудаковатый, замкнутый, пишущий для небольшой группы. А лучшие советские писатели — они писали для всей страны. В идеале надо стремиться к тому, к чему стремился Толстой, к перемене мироустройства, к переделке человеческой природы.

-Случай с Дмитрием Ольшанским (в середине мая Сенчин и бывший главред «Русской жизни» повздорили на дне рождения Сергея Шаргунова, дело закончилось дракой) — это тот самый момент, когда писатель должен вставать из-за стола?

-Я не могу оставаться равнодушным к тому, что многие российские литераторы своими истерическими статьями и текстами в соцсетях подогревают войну, а часто фактически призывают людей ехать на нее. Сотни, а может, и тысячи русских мужчин убиты и изувечены. При этом призывающие воевать персонажи сами на передовую не отправляются. Я пытаюсь печатно отвечать на самые возмутительные их публикации. Но когда вижу таких персонажей рядом, радующимися жизни, попивающими винцо с сознанием своей правоты, то иногда не выдерживаю и воздействую на их совесть физически. А дело в совести: это все люди умные, информационно продвинутые, и, защищая русский мир в Новороссии, они, конечно, знают, как стремительно гибнет русский мир внутри России. Но тема Новороссии вкусней, чем внутрироссийские проблемы, вот они и строчат, собирают лайки и гонорары.

-В «Зоне затопления» отдельное внимание уделяется экологическому аспекту проблемы — такой, надо сказать, свойственный уже XXI веку ракурс.

-Если смотреть с точки зрения экологии, то вся наша индустриализация — это варварский каменный век. Человек ставит природу под колоссальную угрозу, нарушая ее законы. Вот взять Енисей, он состоит из порогов, выше них не может забираться сорная, плохая рыба, какой-нибудь лещ выше порогов не поднимется и икру, мальков хорошей рыбы не съест. Когда Саяно-Шушен­ское водохранилище затопило пороги, то рыба туда ринулась. Мало того что она мальков подъела, так еще она и сама больная вся — из-за того что в водохранилище экология ужасная. То же и в образовавшемся Богучанском водохранилище: на поверхности воды вдруг пена начинает бурлить, вода кипит, дымится, а оказывается, что затопили участок с кожевенными мастерскими, а там каустическую соду хранили. Отравленная вода пошла ниже по Ангаре, там стоят села — и люди начинают травиться. Это только верхушка айсберга — в Красноярском море, например, целые леса стоят под водой и гниют, ужасное зрелище. С другой стороны, время в запасе у нас еще есть — и Россия большая, и ресурсов много. И это страшно, потому что люди, которые принимают решения, думают, что на их век еще хватит всего и даже детям останется. А о далеких перспективах они и не думают — но уже сейчас понятно, что лет через сто будет глобальная экологическая катастрофа. Но до тех пор, пока все совсем плохо не станет, люди предпочтут ее не замечать вовсе. Захламят океан так, что на корабле не проплыть. Ну, значит, будут тоннели в мусоре прорезать.

http://vozduh.afisha.ru/books/vsya-nasha-industrializaciya-eto-varvarskiy-kamennyy-vek/

Питер Браун, Генри Рёдигер, Марк Макдэниэл. Запомнить всё.

Книга, которая сама построена с учётом тех принципов, которые она провозглашает. Книга, которую я читала с маркером-выделителем и стикерами-закладками. Книга, которую рекомендую прочитать всем своим коллегам. Это всё о ней — книге с подзаголовком "Усвоение знаний без скуки и зубрёжки". Именно этот подзаголовок зацепил меня, когда впервые увидела книгу на сайте издательства "Альпина Паблишер". Работая в школе более 20 лет, в последние годы стала замечать, как резко упали у школьников стимулы к заучиванию учебного материала. Зачем учить, если можно открыть Википедию и прочитать там? Знание в их представлении — что-то одноразовое и сиюминутное: потребовалось/нашёл/прочитал/скачал/забыл. В результате в голове молодых людей не задерживаются даже элементарные знания по школьной программе (на днях приводила примеры ответов на ЕГЭ по обществознанию, а буквально вчера загуглоплюсила статью в тему). По мнению авторов книги, зубрёжка — крайне неэффективный метод усвоения знаний: "Зубрёжка — разновидность интенсивного обучения — напоминает обжорство с последующей рвотой. Многое попадает внутрь, но почти всё очень быстро выходит обратно, не оставляя следа". Получается, что школьники интуитивно отбрасывают неэффективные способы восприятия информации, на которые их ориентирует учитель? А поскольку им ничего не предлагают взамен, усвоения знаний не происходит, и годы учёбы нередко оказываются потрачены впустую. Я говорю "школьники", но, думаю, у студентов похожая ситуация. Даже если человек обладает огромной внутренней мотивацией к обучению, отсутствие эффективных способов усвоения знаний мешает достичь поставленных целей. Сами авторы пишут об этом уже в предисловии: "Результаты исследований доказывают: привычные способы обучения оборачиваются пустой тратой времени и сил".

        Что же предлагают авторы книги в качестве альтернативы банальному заучиванию учебного материала?

Интервальное обучение. Разнесённые во времени подходы к изучению нового предмета, повторение пройденного материала через увеличивающиеся интервалы времени.

Интерливинг. Переключение с одной темы на другую прежде, чем любая из них будет полностью изучена, перемежающееся освоение различных связанных друг с другом навыков.

Вариативное обучение. Перенос знания из одной ситуации в другую и его применение в новом контексте.

Далее    http://chitatnevredno.blogspot.ru/2015/06/blog-post_15.html

Салман Хан, основатель Академии Хана, написал книгу о том, как он повернул образование лицом к детям и почему классно-урочная система — это позапрошлый век.

Какое же образование будущего предлагает Салман Хан?

В книге подробно написано, как технологии, а именно видеоуроки Академии, доступные всем в любое время, позволяют «очеловечить» образование, перевернув традиционный урок. Учителя задают «лекции» на дом, а «домашнее задание» — индивидуальная работа учеников — выполняется на уроке.

Но интереснее представить себе модель образования будущего, которая может прийти на смену классно-урочной системе. Вот что предлагает Салман Хан, исходя из того, что обучение может быть построено по принципу его академии: каждый учится в своём темпе, изложение материала учителем не занимает более 15 минут, обучение всегда активно.

Вся школа в одном классе

Долой классы, разделённые по возрасту. Деление по возрасту неестественно, старшим детям всегда есть, чему поучить младших, а младшим — старших. От взаимодействия выигрывают все. В школе будущего будет один большой класс, в котором будут перемещаться дети разных возрастов. Для занятий в произвольном темпе, которые возможны с новыми технологиями, нет нужды делить детей на группы по возрасту или способностям.

Преподаватели работают в команде

Не кажется ли вам издевательством, что как только учитель заходит в класс, он тут же оказывается в одиночестве? Он — один с тридцатью детьми, единственный авторитет на ближайшие сорок пять минут, и каждый урок он как будто держит оборону или дирижирует оркестром. В любом случае, несёт всю ответственность за успешность занятия. В школе будущего, в которой нет деления на классы, три-четыре учителя могут одновременно работать с сотней учеников. Ученики при этом видят разные наборы методик, а преподаватели могут положиться на помощь друг друга.

Я убежден к тому же, что работа в команде поможет решить проблему переутомления. Поддержка коллег здесь и сейчас уменьшит изоляцию и напряжение. Учителя, как это происходит в других профессиях, получат возможность наблюдать со стороны и учиться друг у друга: новички наберутся опыта, а опытные будут черпать энергию и свежие идеи у молодых.

— Салман Хан
основатель Khan Academy

Контролируемый хаос

Идеальный класс в новой системе образования выглядит как огромное творческое пространство, где каждая группа занята своим делом. При этом только пятая часть школьного расписания отведена на занятия по методикам Академии Хана (в вашем Образовании Будущего это может быть, конечно, совсем другая методика): просмотр лекций, выполнение заданий за компьютерами. Остальное время занято игровым обучением, работой над индивидуальными и групповыми проектами, рисованием, музыкой — чем угодно, что позволяет личности развиваться.

Вместо оценок — развёрнутые отчёты

Вместо того, чтобы удовлетворяться 70% правильных ответов на экзамене, нужно стремиться к полному усвоению материала, считает Хан. Конечно же, имея в виду, что каждый учится в своём темпе.

Почему бы не предложить ученикам пойти дальше и выучить в два раза больше? Возможно, по той же причине, по которой нас удовлетворяет 70% правильных ответов на тестах. Мы занижаем требования. Нас так пугает идея провала, что мы размываем и девальвируем понятие успеха. Мы отнимаем у детей их ожидания и веру в себя.

Если же следовать принципу полного усвоения материала, зачем выставлять оценки за правильно сделанные задания?

Хан предлагает два источника оценки успеваемости ученика: его собственный ежегодный отчёт, как ему училось, и портфолио творческих проектов. В отчёте ученики должны рассказать, как они справлялись с трудностями в обучении, почему брались за те или иные проекты и так далее. Большие разновозрастные классы создадут среду, в которой помощь сверстников сыграет заметную роль. В своих отчетах дети станут описывать не только как они кому-то помогали, но и в чём конкретно эта помощь заключалась. Такие отчёты гораздо лучше демонстрировали бы пригодность человека к той или иной работе, чем оценки в аттестате.
Большинство считает, что идеи Хана никогда не воплотятся в системе массового образования. Но у нас есть два аргумента в их пользу. Во-первых, Салман Хан уже создал образовательный проект, нашедший симпатии в сотнях стран. Он рассчитывал не на департаменты образования, а на конечных потребителей образовательных услуг — детей и взрослых. Во-вторых, где, как не в публичном пространстве, обсуждать такие идеи, чтобы приходить к новым решениям.

https://newtonew.com/overview/the-one-world-schoolhouse