воскресенье, 31 марта 2013 г.

Комплексы разночинной интеллигенции (середина XIX века)

Иллюстрация с обложки книги "Отцы и дети"


Русское дворянство породило русскую интеллигенцию, а дворянская интеллигенция породила разночинную. Новая элита унаследовала и усилила все худшие стороны дворянской культуры. Разночинцы додумали до конца больную мысль дворянской интеллигенции.
С шестидесятых годов XIX века усиливается социальное разложение дворянства, которое не в силах пережить «эмансипацию» и теряет культурное лидерство. Дворян вытесняют разночинцы, которые принимают не лучшую часть их культурного наследства. «Кающийся дворянин чувствовал себя в неоплатном долгу перед народом, бичевал себя сознанием своей исторической виновности, хотя бы лично он и был совершенно “без вины виноватым”; удручённый этим сознанием, он готов был добровольно выкраивать ремни из собственной кожи, чтобы только уплатить по “историческому векселю”. Он… в порыве покаянного настроения готов был носить вериги политического бесправия, жертвовать всеми законнейшими своими правами, чтобы только искупить наследственный “грех отцов”. Кающийся дворянин был склонен к покаянному аскетизму. Наоборот, разночинец, человек, вышедший из народа, уязвлен в сознании своего личного достоинства и чести, он чувствовал себя несправедливо умалённым, искал кругом виноватых перед собою, а при болезненной напряжённости этого своего умонастроения начинал без разбора, направо и налево, подозревать тех, в чью среду он выбился, в непризнании его равным себе, во взглядах сверху вниз, становился болезненно обидчив и подозрителен» (В.М. Чернов).

Разночинец, по определению словаря В.И. Даля, «человек неподатного сословия, но без личного дворянства и не приписанный ни к гильдии, ни к цеху». Секуляризация жизни и резкие социальные перемены способствовали исходу молодёжи из традиционного уклада низовых сословий: детей купцов и духовных лиц, чиновников и низших офицеров, в меньшей степени – мещан и крестьян. «Сами они были воплощённым отрывом от почвы, отщепенцами той народной (духовной, купеческой, крестьянской) Руси, которая живёт ещё в допетровском сознании. Тяжело и круто порвав со “страной отцов”, они, в качестве плебеев, презирают и дворянскую культуру, оставшись вне всякой классовой и национальной почвы, уносимые течением европейского “прогресса”. Идее западников они сообщили грубость мужицкого слова, донельзя упростили всё, и одним фактом этого упрощения снизили уровень русской культуры совершенно так, как снизила его революция 1917 года» (Г.П. Федотов).

Ежегодно из провинции бросались в столицы тысячи молодых людей, для которых жизнь начиналась, как с чистого листа. Нигилистически воспитанное новое поколение отказывалось признавать старые авторитеты и прельщалось новыми идеями. «Эта масса молодых людей, прибывая из провинции в столицы, со смутным чувством глубокой неудовлетворённости и обиженности на жизнь, но в общем настроенная идеалистически, со способностями к анализу и теоретическому мышлению довольно слабыми, но зато с огромной жаждой действовать и всё вокруг себя переделать, страстно набрасывалась… всё на те же французские газеты, французских историков и немецких философов, а в последние десятилетия века – на политэкономические доктрины не для того, чтобы в чём-то разобраться, а для того, чтобы найти сейчас же, немедленно, прямое руководство к действию» (К. Касьянова).

А.И. Герцен в «Былом и думах» так характеризовал интеллигента-разночинца середины XIX века: «Видно было, что он вышел на волю из всех опек и крепостей, но ещё не приписался ни к какому делу и обществу: цели не имел… От постоянной критики всего общепринятого Кельсиев раскачал в себе все нравственные понятия и не приобрел никакой нити поведения… Он далеко не оселся, не дошёл ни до какого центра тяжести, но он был в полной ликвидации всего нравственного имущества. От старого он отрешился, твёрдое распустил, берег оттолкнул и очертя голову пустился в широкое море».

Разночинная волна «снизу» не привносила ничего из народно-корневого. Разночинец преисполнен слепой ненависти и жажды разрушения. Заимствованные «в верхах» дворянской культуры предрассудки фантастично преломлялись в сознании новых поколений безукладья и безвременья. Многих из семинарской молодёжи травмировали униженное положение духовного сословия, обскурантская атмосфера духовных школ, принуждение к религиозной вере. Они бежали от нестерпимой атмосферы, но входили в интеллигентское сословие с прививкой начётничества и дурного рационализма. «Семинаристы и разночинцы принесли с собой новую душевную структуру, более суровую, моралистическую, требовательную и исключительную, выработанную более тяжелой и мучительной школой жизни, чем та школа жизни, в которой выросли люди дворянской культуры» (Н.А. Бердяев).

Для русского человека потеря традиционного жизненного уклада, являющегося носителем смысла жизни, оказывается духовной катастрофой и вызывает бунт всеотрицания, ниспровержения ценностей – порождает нигилизм[1]: «Отсутствие мира гуманистических ценностей срединного морального царства делает богоотступника уже не человеком. Неудивительно, что нигилистическая проказа идёт, прежде всего, из семинарий… Это второе по времени освобождение “бесов”, скованных веригами Православия. Всякий раз взрыв связан с отрывом от православной почвы новых слоёв: дворянства с Петром, разночинцев с Чернышевским, крестьянства с Лениным» (Г.П. Федотов). Молодые люди выпадали из одного уклада и не были способны органично адаптироваться в другом. Оттого разночинец делает заявку на ревизию господствующих мнений и провозглашение новых идей. Но «новизна» заключалась в открытом утверждении нигилистических «ценностей», которые взращивались в культуре дворянской. Достоевский, чувствовавший нерв событий, запишет: «Теперешнее поколение – плоды нигилятины отцов. Страшные плоды. Но и их очередь придёт. Подымется поколение детей, которое возненавидит своих отцов». Когда, по Достоевскому, происходит «встреча двух поколений всё одних и тех же нигилистов», – дети агрессивно отталкиваются и от культуры отцов. Беспочвенность толкает к утопическим и абстрактным, в то же время приземлённым «идеалам». Увлечение романтизмом, шеллингианством и гегельянством вытесняется поклонением более примитивным европейским «богам»: О. Конту, Д. Миллю, Я. Молешотту, Г. Спенсеру. С конца 1850-х годов признаком хорошего тона становятся нигилизм и позитивизм, эмпиризм и материализм.

Типичный разночинец – это полный слепой силы молодой человек, оторванный от органичного жизненного уклада – от почвы. Традиции русского воспитания, образования и быта отвергнуты. «Отрыв шестидесятников от почвы настолько резок, что перед их отрицанием отходит на задний план идейность и на сцену на короткий момент выступает чистый “нигилист”… Нигилизм 60-х годов жизненно в достаточной мере отвратителен. В беспорядочной жизни коммун, в цинизме личных отношений, в утверждении голого эгоизма и антисоциальности (ибо нигилизм антисоциален), как и в необычайно жалком, оголённом мышлении, чудится какая-то бесовская гримаса: предел падения русской души» (Г.П. Федотов). Гордыня всеотрицания не раскрепощает человеческое сознание, но резко ограничивает его и делает крайне зависимым от расхожих предрассудков: «Нигилизм – это лакейство мысли. Нигилист – это лакей мысли» (Ф.М. Достоевский).


Тургеневский Базаров с помощью Писарева становится нарицательным образом, характеризующим эпоху. «Демоны шестидесятников не одни “мелкие бесы” разврата. Базаров не выдумка и Рахметов тоже. Презрение к людям – и готовность отдать за них жизнь; маска цинизма – и целомудренная холодность; холод в сердце, вызов Богу, гордость непомерная – сродни Ивану Карамазову; упоение своим разумом и волей – разумом без взлёта, волей без любви; мрачность, замораживающая истоки жизни, – таково это новое воплощение Печорина, новая демонофания» (Г.П. Федотов). Интеллектуальные мании вели к радикальной идейной доктрине – социализму. Поколение исторического безвременья (выпавшее из судьбы народа) оказалось роковым образом предопределённым к порабощению идеей светлого будущего.
Разделяя с дворянством антипатии, новые люди обрушились на его симпатии. Это было единство в ненависти (два поколения всё тех же нигилистов) и отказ от предрассудков любви. Разночинцу в русской жизни ничто не дорого. Освобождение от традиций освобождало и от тех «предрассудков», которым оставалась верна интеллигенция дворянская: порядочности, чести, долгу, интеллектуальной взыскательности, высокой образованности и культуре. Достоевский характеризовал атмосферу духовного разночинства: «Нравственных идей ни одной не осталось, и, главное, с таким видом, будто их никогда не было… Помутились источники жизни». Разрыв с заветами прошлого создавал тип людей “довременно растленных” (Н.С. Лесков)». «Деморализованные сыны нашей страны» (Н.А. Некрасов) несли в себе заряд беспринципности, ненависти и разрушения.

Сознание разночинца резко сужается, становится поверхностным. Разночинец – это самоуверенный и принципиальный недоучка (недоучившийся семинарист или студент), ибо учиться некогда (зовёт практическое дело) и не у кого (нет авторитетов). Разночинец мог быть узким специалистом, невежественным во всём остальном. Если он был начитанным (как Чернышевский), то знания его были неглубоки и нежизненны. Разночинная культура не одухотворяла и не возвышала человека. «Блистательная» разночинная публицистика поражает своей убогостью и злобностью. Разночинское нашествие варваров очередной раз усугубило болезненное состояние русских культурных слоёв: «За последние полтораста лет сгнили все корни, когда-то связывавшие русское барство с русской почвой» (Ф.М. Достоевский). 

Виктор Аксючиц

От лат. nihil – ничто, установка на абсолютное отрицание.

http://pereprava.org/privacy/2061-kompleksy-raznochinnoy-intelligencii-seredina-xix-veka.html



суббота, 30 марта 2013 г.

Психологи: социальные сети повышают самооценку и делают людей одинокими


Почему людям так важно отчитываться в соцсетях о том, что у них происходит?

В прямом эфире радио «Комсомольская правда»  ведущие Елена Ханга и Ольга Медведева выясняют у психолога Дмитрия Сейнова и актера Ярослава Гарнаева, почему социальные сети стали так дико популярны в последнее время и чем они опасны для людей.
Ханга:

- Здравствуйте. Мы с Ольгой Медведевой вас приветствуем. Я обратила внимание, что очень многие из моих знакомых себя постоянно фотографируют и выкладывают в соцсетях полный отчет, что с ними происходит утром, днем, вечером.

Медведева:

- Иногда это имеет печальные последствия. Недавно произошел случай в Иркутской области, в городе Братске, где 16-летняя девочка выложила фотографии, на которых она держит пачки денежных купюр. Тысячные купюры, их очень много. Вскоре с ней познакомился в соцсети молодой человек 20-летний, а через некоторое время нагрянули грабители в квартиру. Они же не знали, что фотография эта была сделана два года назад, когда мама взяла кредит. Они пришли, а денег нет. Они избили девочку, и она попала в реанимацию. Иногда бывают плачевные последствия у таких фотографий.

 Мы сегодня обсудим с нашими экспертами и эту историю, и другие. А пока я бы хотела задать вопрос. Почему людям так важно отчитываться в соцсетях о том, что у них происходит?

  http://www.kp.ru/radio/stenography/65556/    

суббота, 23 марта 2013 г.

«Сегодня царит плебейская речь». Константин Богомолов


Режиссер Константин Богомолов сравнивает грамматические ошибки с дурным запахом от человека

— Есть ли, с вашей точки зрения, слово или выражение, которое определяет российскую действительность?

— Это слишком общий вопрос. Настолько же, насколько рыхлой и неоформленной является сама российская действительность. Мне кажется, что действительность лучше характеризуется не смыслом доминирующих в речи сограждан слов, а стилем этой речи. Стиль речи — вот отражение действительности. Речь, пересыпанная жеманными англицизмами, идиотскими лексическими неологизмами, напоминающими лексику зощенковских героев – все эти «артикулировать», «озвучить»... И еще вот эти ужасные «извиняюсь», «кушать» — язык плебеев, раздающийся на каждом углу, в том числе из уст приличных людей. Плебейская речь царит сегодня – речь Яши из «Вишневого сада».

И еще ужасает безграмотность письменной речи. Безграмотность, вызванная как торопливым и неряшливым набором на компьютере, так и просто необразованностью. И то, и другое – печально.

— Какие слова вы считаете сейчас ключевыми для общества?

— Свобода. Атеизм. Ответственность.

— А что бы вы назвали антисловом?

— Антислово... Антислов нет. Любое слово, как бы его ни выворачивали, как бы ни насиловали, само по себе прекрасно. Как человек. Надо только любить слово и находить ему верное время и место.



— В спектакле «Идеальный муж» употребляется слово «жопа», которое депутаты мечтают запретить. Вы готовы были бы платить штрафы за использование таких слов? Можно ли без них обойтись и если нет, то почему?

— Я и налоги этому государству отдаю без ощущения осмысленности своих действий. Что уж говорить про штрафы! Нет, конечно. И не потому, что денег жалко. Но табуирование слов – не дело закона. Это исключительное право личности. Это вопрос и общественного, конечно, но не оформляемого в форме закона договора. Иначе и быть не может.

— И еще об идеях Госдумы. Депутаты все время хотят от чего-то защищать русский язык, например от заимствований. С вашей точки зрения, его надо от чего-то или от кого-то защищать?

— Язык – самоорганизующаяся структура, огромная и сложная. Его нельзя испортить. Но одновременно язык неотделим от носителей его. Себя надо улучшать или исправлять, или оберегать. Себя надо образовывать и свой народ. Остальное приложится, в том числе и богатство языка. Сложная культура, сложное общество – богатый и мощный язык.



— Делите ли вы лексику на свою и чужую? Как можете определить по речи, что перед вами — человек не вашего круга?

— Язык четко выражает человека. По языку можно определить не только социальную принадлежность (она-то мне менее всего интересна), но и тип личности. Это сложные и не всегда объяснимые вещи. Чувство языка, умение считывать по речи, что за человек перед тобой, — это как обоняние.

— Как вы думаете, зрители считывают все цитаты, которые «зашиты» в текст «Идеального мужа»? Вам важно, чтобы считывалось все? Это именно текстовая, цитатная игра или игра на узнавание знакомых всем реалий и ситуаций?

— Не думаю, что зрители все считывают, и для меня не это является главным. Важно, чтобы не было человека, который не нашел бы чего-то для себя. А игра при этом, именно игра как порождение новых смыслов, – это, пожалуй, самое важное, что заложено в спектакль. Я и на чужих спектаклях именно от игры смыслов и цитат получаю наибольшее удовольствие.

— Обращаете ли вы внимание на ошибки в речи или на письме? Какие особенно раздражают?

— Раздражают, как ни странно, грамматические ошибки. Они для меня так же ужасны, как и неправильное ударение, говор. Не могу это объяснить. Мне кажется, это все равно что дурной запах от человека.

— Какие слова или выражения вы бы изъяли из русского языка, если бы это было возможно?

— Никакие. Нельзя руководить языком. Нельзя его чистить и править. Надо мозг свой развивать. Только так.

         Ксения Туркова

    "Московские новости",  23 марта 2013,
     Газета №490(490)

четверг, 21 марта 2013 г.

Большинство россиян за последние три месяца не покупали книги



Данные о читательских привычках россиян собрал Всероссийский центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ). Респондентов просили ответить, сколько книг за последние три месяца они прочитали, какое количество изданий имеется в их домашних библиотеках и много ли денег они тратят на книги. В проведенном 23 и 24 февраля нынешнего года опросе приняли участие 1600 человек в 138 населенных пунктах в 46 областях, краях и республиках России. Статистическая погрешность не превышает 3,4%.
Результаты исследования показывают, что большинство россиян (77%) за последние три месяца не тратились на книги (исключая необходимую им учебную литературу). У тех, кто все же приобретал печатные книги, средняя сумма расходов на покупку составила 994 рубля. Немного больше потратили респонденты, которые сообщили, что их доходы находятся выше среднего уровня: такие россияне покупают книг на сумму около 1215 рублей за квартал. Люди 45-59 лет выделяют на книги 1101 рублей, а те, кто в указанный срок прочитал четыре и больше книг тратят на их покупку 1420 рублей в квартал.
Отмечается, то последние два года жители России стали читать немного больше: в среднем, 4,23 книги за три месяца на человека , тогда как в 2011 году этот показатель составлял 3,94 книги. Несмотря на небольшой рост, показатель все равно не приближается к уровню начала 1990-х годов, когда среднее количество прочитываемых за квартал книг было 5,14. Самыми активными читателями оказались пожилые респонденты (4,48) и постоянные пользователи Интернета (4,56). Меньше всего читают россияне в возрасте от 25 до 34 лет (4,05).
У 83% россиян есть домашняя библиотека, при этом 46% граждан держат на книжных полках не более 100 изданий (в 2011 году таких респондентов было 49%). У 23% россиян дома находится от 100 до 300 книг (против 19% в 2011 году). За последние два года домашние библиотеки россиян несколько выросли: с 31 до 37% увеличилась доля тех, кто имеет более 100 книг. Но, если в начале 90-х годов обширной коллекцией от 300 до 500 книг в домашней библиотеке обладали 11-15%, то теперь эта цифра понизилась до 8% респондентов (против 6% в 2011 году). Свыше тысячи книг в домашней библиотеке у 3% россиян. Положительная динамика наблюдается среди тех, у кого совсем нет дома книг: количество таких людей снизилось на 3% за два года, с 18% до 15%.
Опрос проводился в феврале 2013 года, в нем приняли участие 1600 человек из 138 населенных пунктов в 46 областях, краях и республиках России.


http://vk.com/shbooks

Конкурс «Книгуру»: подростки выбрали лучшие книги для подростков




Стали известны победители Национального конкурса «Книгуру» на лучшее подростковое произведение. Всего лауреатов семь, среди них – Светлана Лаврова (Екатеринбург) и ее повесть «Куда скачет петушиная лошадь» (номинация «Художественная литература», первое место), Нина Дашевская и Юлия Кузнецова (Москва) с повестями «Скрипка неизвестного мастера» и «Где папа?» (разделили второе место в той же номинации), Владимир Аренев (Киев) и его «Душница» («бронза» в «Художественной прозе»).

Также организаторы «Книгуру» награждали призеров номинации «Познавательная литература»: здесь лучшим был признана серия рассказов московского автора Михаила Колодочкина «Мужчинам до 16 об автомобиле». Второе место досталось Игорю Жукову (тоже москвичу) за сказку «Русская пленница французского кота», посвященную войне 1812 г. Третье место в «Познавательной литературе» получили Владимир Березин и его НФ-роман «Последний мамонт», посвященный ученым.

Победителей определяло открытое жюри из подростков 10-16 лет на основе шорт-листа, составленного из произведений, выложенных на сайте конкурса в свободном доступе. Конкурс «Книгуру» был инициирован Федеральным агентством по печати и массовым коммуникациям: на сегодняшний день это самый крупный русскоязычный конкурс подростковой литературы и единственный, в котором представлены и художественные, и нон-фикшн произведения, отмечают «Новости литературы».


   http://novostiliteratury.ru/2013/03/konkurs-kniguru-podrostki-vybrali-luchshie-knigi-dlya-podrostkov/



 21 марта - Всемирный день Поэзии




Поэзия - явление иной,
Прекрасной жизни где-то по соседству
С привычной нам, земной.
Присмотримся же к призрачному средству
Попасть туда, попробуем прочесть
Стихотворенье с тем расчетом,
Чтобы почувствовать: и правда, что-то есть
За тем трехсложником, за этим поворотом.
Вот рай, пропитанный звучаньем и тоской,
Не рай, так подступы к нему, периферия
Той дивной местности, той почвы колдовской,
Где сердцу пятая откроется стихия.
Там дуб поет.
Там море с пеною, а кажется, что с пеньем
Крадется к берегу, там жизнь, как звук,растет,
А смерть отогнана, с глухим поползновеньем.

Александр Кушнер



понедельник, 18 марта 2013 г.

Школа чтения



Фото из личного архива


Писатель Александр Генис — о том, чем можно заменить список обязательной литературы

Каждый раз, когда я слышу плач об учениках, которых недостатки школьной программы оставляют без того или иного русского классика, я вспоминаю эпизод из собственной родительской практики. Однажды, не смущаясь присутствием нашего друга Бахчаняна, я корил своего родившегося в Америке сына за то, что он до сих пор не читал «Карамазовых».

— Как может культурный человек, — взвывал я, — жить без Достоевского?!

— Пушкин жил, и ничего, — влез Вагрич и всё испортил.

Но он, конечно, прав. Увлечение программным вопросом — прямой пережиток социализма, которому прошлое заменял отчет, а будущее — план. Расписать классиков на пятилетки — значит успокоить педагогическую совесть, но тогда не стоит удивляться и тому, что результаты будут не лучше, чем у советской экономики.

Это еще не значит, что список обязательной литературы не нужен вовсе. Напротив, он необходим каждой культуре, потому что в лучших — необходимых — книгах выражены ее специфические представления о себе и мире. В этом смысле «Дон Кихот» объединяет Южную Америку, как Шекспир — Северную.

Другое дело, что создание канона не поддается насилию — ни державному, ни церковному, ни политкорректному. Я помню, как очумелая от постмодернизма американская академия пыталась заменить книги «мертвых белых мужчин» сочинениями живых чернокожих женщин. Кошмар этих чисток привел к кризису гуманитарного образования. Чтобы исправить его репутацию, пришлось вернуть тот бесспорный канон. Принятый консенсусом всей культуры, он — плод традиции и сумма мнений читателей и писателей, профессоров и студентов, модернистов и охранителей.

В русской литературе такой канон был создан для литературы ХIХ века, завершившейся смертью Толстого. Так или иначе он перекочевал из царских гимназий в советскую школу, обеспечив определенную преемственность русской культуре, перерезанной революцией.

Однако попытки продолжить канон и довести его до наших дней обречены на неудачу уже потому, что ни власть, ни страна, ни общество всё еще не способны однозначно оценить свое прошлое. Пока Ленин лежит в мавзолее, а не в музее, невозможно создать такой канон русской литературы ХХ столетия, который бы всех устраивал. Отсюда ярые споры непримиримых сторон. Нельзя написать объективную историю литературы, не разобравшись просто с историей.

И не нужно! К счастью, нам совсем не обязательно втягивать в эту распрю детей. Ведь школа должна заниматься совсем другим предметом — литературой, которую учителя по привычке, недоразумению или заблуждению заменяют смежной, но отличной дисциплиной — «Историей литературы». Безмерно увлекательная и бесконечно полезная наука, она нужна всем, кто любит книги, но сперва надо научить любить книги. А уж это дело школы.

Представим себе, что вместо футбола нам преподают историю игры, а вместо арифметики — ее эволюцию. Литература требует точно такого подхода, как любой другой предмет: ею надо научить пользоваться. Причем по назначению, ибо школа часто подменяет словесность «человековедением». Я до сих пор помню, как мы всем классом решали, должна ли Татьяна уступить домогательствам Онегина. Не важно, на какой фундамент опирала школа литературу, важно, что этика, подменив эстетику, сводила словесность к нравственному уроку, превращая литературного героя в живого человека, включая двоечников.

Комическая, в сущности, неразбериха приводит к тому, что школьная литература лишается своего предмета. Не умея отличить его от историко-литературных штудий и воспитательных потуг, она забывает главное: книга — вещь языка, или его машина. И чтобы ее понять и полюбить, надо узнать, как она устроена. Только разобрав и собрав текст, мы поймем, почему он работает и чем отличается от других. Прежде чем вынести из басни мораль, надо узнать, зачем ей рифма. Прежде чем понять героя, надо понять его роль в сюжете. Прежде чем оценить идею, надо научиться не подменять ею книгу.

Для всего этого нужны не уроки литературы, а уроки ее чтения. И чтобы их вести, школе не нужен канон в сто имен. Достаточно нескольких, но таких, которые служат символом национального согласия — как Пушкин, или Есенин, или Булгаков. Пусть они будут литературной таблицей умножения. Освоив ее, мы уже сами откроем библиотеку, заменить которую тщится сегодня школа. Между тем ее забота — дать ключ, подходящий ко всем книгам.

Это, конечно, в том случае, если они по-прежнему нужны в век, задающий себе вопрос, зачем читать.

По-моему, ответ на него предельно прост. Книги, чтобы ни говорил Бродский, не делают человека лучше, и я не знаю, были бы без них Сталин и Гитлер еще страшней. Мне хватает того, что книги делают лучше не людей, а жизнь — любую и всякую. Портативная, общедоступная, каждодневная радость, чтение дает счастье, как в «Сталкере»: для всех и даром. Задача школы — передать этот дар от одного поколения другому, не растеряв по дороге.

http://izvestia.ru/news/546892 

Невесомость Алексея Лосева



В этом году исполняется 120 лет со дня рождения известного русского ученого Алексея Федоровича Лосева. И одновременно – 25 лет со дня его кончины. О том, что философ считал целью своей жизни и почему за полгода до смерти обронил: «Жизнь погибла», рассказывает профессор МГУ им. М.В. Ломоносова, доктор филологических наук, куратор научной деятельности Библиотеки истории русской философии и культуры «Дом А.Ф. Лосева» Елена Тахо-Годи.

– На многих фотографиях Алексея Федоровича можно увидеть вас рядом с ним – в том числе и совсем еще маленькой девочкой. Можете рассказать о своих первых воспоминаниях о нем?

– Надо сказать, что я не жила постоянно в одном доме с Алексеем Федоровичем, я только приезжала к нему. Первое знакомство я не помню, мне было 2 года, и воспоминаний об этой поре у меня не сохранилось. Но другое дело, что он умер, когда мне был уже почти 21 год. К тому времени я видела Алексея Федоровича в разных ситуациях: дома, на Арбате; во время летних каникул на даче в поселке Отдых; на юбилейной конференции, когда ему исполнилось 90 лет… Алексей Федорович был человеком живым, страстным, горячим, полным юмора, сарказма. О нем, с одной стороны, можно вспоминать бесконечно, с другой стороны, очень сложно рассказывать. Недавно «Дом А.Ф. Лосева» издал воспоминания о Лосеве Галины Даниловны Беловой, бывшего редактора издательства «Искусство», где Алексей Федорович долгие годы печатался. В этих мемуарах Лосев предстает совершенно живым человеком – таким, каким его знали люди, общавшиеся с ним в разных ситуациях. Галине Даниловне удалось воскресить очень разного Алексея Федоровича: веселого и грустного, строгого и умеющего поддержать людей – близких и даже иногда далеких, но интуитивно ощущающих в нем духовного руководителя, почти старца. Галина Даниловна долго писала и долго не публиковала свой текст, потому что не была уверена, нужны ли кому-то ее фрагментарные, домашние или околодомашние воспоминания. А они нужны, потому что для нынешних читателей Лосев – или незыблемый авторитет, или даже если фигура, с которой спорят, то фигура уже абстрактная, лишенная во многом плоти и крови.

– За свою жизнь Алексей Лосев проделал гигантский объем работы, при этом будучи не совсем здоровым, как я понимаю, человеком…

– У Алексея Федоровича было замечательное, можно сказать, завидное здоровье, унаследованное им от его предков. Мы на сайте «Дома А.Ф. Лосева» в минувшем году разместили генеалогическую таблицу, родословную Алексея Федоровича, – попытались восстановить его казачьи корни. По данным, которые у нас есть, начиная с конца XVIII века, предки его были очень воинственные, участвовали в сражениях, отличались храбростью. И Алексей Федорович унаследовал не только казачий боевой дух, но и чисто физическую силу. Он был человеком очень мощным, высоким, за метр девяносто ростом – уже в старости. Когда позднее я читала его лагерные письма 30х годов – в 2005 году они вышли отдельной книгой под названием «Радость на веки», – на меня произвело впечатление то, как он – абсолютно здоровый, физически сильный человек – за несколько месяцев работы на беломорском лесоповале практически стал инвалидом. Именно там и началась потеря зрения, которая постепенно прогрессировала. К 50-м годам он уже не мог самостоятельно читать и писать. Когда я появилась на Арбате, он уже ничего практически не видел, только отличал свет от тьмы.

– И все-таки, несмотря на почти полную слепоту, написал огромное количество трудов. Как проходил его день? Как строилась его работа? Может быть, он как-то специально развивал память? 

– Никаких специальных рекомендаций, как организовывать свой день, труд, я от Алексея Федоровича никогда не слышала. В конце 1910-х годов, когда он был молодым человеком и преподавал в гимназии, психология и методы воспитания его очень волновали. Может быть, тогда он пришел к мысли о том, что воспитывать человека можно только своим примером? Иногда ведь достаточно одной фразы.

Расскажу такой эпизод. Я была уже студенткой и начинала писать первую курсовую работу о тогда совершенно всеми забытом поэте Константине Случевском. Я рассказывала Алексею Федоровичу о своих «открытиях». Он с живым интересом слушал мои повествования о связях Случевского с Владимиром Соловьевым – он тогда писал большую книгу о Соловьеве, где в том числе шла речь о связях Соловьева с русской литературой. Тогда мне попалась какая-то параллель между поэзией Случевского и философией Шопенгауэра – параллель, не лишенная оснований, если мы вспомним, к примеру, интерес к Шопенгауэру старшего современника Случевского и тоже поэта – Афанасия Фета. И я решила пойти легким путем: немного почитав кое-что о Шопенгауэре, я подумала, что проще всего расспросить о нем Алексея Федоровича, для солидности попросив его объяснить, как понимает Шопенгауэр закон достаточного основания. Конечно, Лосеву не составило бы труда рассказать мне о Шопенгауэре и его книге «Мир как воля и представление», о которой он сам с восторгом писал в 1918 году (мне посчастливилось републиковать несколько лет назад эту не входившую ни в один его список печатных работ небольшую статью). Но, видимо, он мой замысел сразу раскусил. Не забуду его насмешливую улыбку и брошенную фразу: «А нельзя ли как-нибудь без Шопенгауэра?..» Эта фраза, с одной стороны, значила, что если хочешь уж писать о Шопенгауэре, то изволь для начала сама все досконально изучить. Но главное – она навсегда научила меня избегать в своих работах откровенного дилетантизма. И когда порой мне хотелось вдруг пуститься в какие-то рискованные сопоставления и не слишком продуманные параллели, я повторяла ее сама себе: «А нельзя ли как-нибудь без Шопенгауэра?..» Это не было обидно, это был урок, за который я признательна по сей день.

Кстати, девочкой я не видела ничего необычного в том, как живет, работает, пишет книги Алексей Федорович. Его день был четкий: в час дня приходил секретарь, Лосев до пяти вечера диктовал, и мне казалось, что это абсолютно нормально, что в этом нет никакого труда. Потом уже, когда Алексея Федоровича не стало, я сама занялась научной работой и многое поняла. Попробуйте закрыть глаза и представить, что вы не можете взять ни одну книжку в руки, не можете перечитать свой текст, что вы полностью зависите от окружающих вас людей, и если нет секретаря – значит у вас потерян день… Но ребенком я считала, что иначе просто быть не может, что это нормальное времяпрепровождение, что у каждого есть свои увлечения, и вот у Алексея Федоровича такое: сидеть и диктовать… Отработав целый день, он потом еще вечером встречался с гостями. Где-то в девять часов на Арбат приходили гости, и беседы бывали до полуночи. Никто не думал о том, что Алексею Федоровичу надо на следующий день снова диктовать, а он, естественно, про это не говорил. Что я любила в нем и все реже встречаю вокруг себя – это удивительный интерес к чужой личности, к чужой мысли, мнению. Часто встречаются крупные ученые, замкнутые в мире своих идей. Эти идеи могут быть замечательные, прекрасные, их авторы могут с большим энтузиазмом говорить о том, чем они занимаются. Но стоит их «рядовому» собеседнику, допустим, студенту, начать повествовать о своих изысканиях или попросить прочесть свой текст, как они зачастую тут же гаснут – весь интерес исчезает. А Алексей Федорович просто зажигался, когда видел, что человеку что-либо интересно, он с большим энтузиазмом начинал в это вникать. Недаром он с готовностью публиковался в журнале «Студенческий меридиан», к чему многие снобы – а снобы были и в советское время – относились презрительно. Но для Лосева важна была не просто его собственная мысль, а, вообще, жизнь в мысли, и не важно, кто эту мысль продумал, кто ее воплощает. Если это действительно мысль, она заслуживает максимума внимания, максимума энтузиазма и максимума поддержки – независимо от того, кто ее носитель.

– И с таким же вдохновением Алексей Федорович восстанавливал идеи из других эпох?

– Да, как он сам об этом писал в 30-е годы, он умел, как бы мы теперь сказали, артистично вживаться в чужую мысль, в чужую эпоху, что требовало, конечно, досконального знания эпохи и той самой мысли. Поэтому, как иронизировал Алексей Федорович, те люди, которые приходили к нему на лекцию, допустим, о Шеллинге, думали, что он шеллингианец, а те, кто приходил к нему на лекцию о Канте, думали, что он кантианец, на лекции о Гегеле он казался гегельянцем. А ведь это совершенно несхожие системы. Он говорил, что он ни то, ни другое, ни третье: он – Лосев. Но ему чрезвычайно было интересно понять, как, из чего вырастает мысль. А для того, чтобы понять ее, надо было вжиться. И не важно, была это эпоха Возрождения или античность. Для Лосева важен был стиль. Очень важно было понять стиль эпохи, стиль мысли отдельного человека или целого культурного или философского направления.

– Похоже, он просто наслаждался тем, как у человека рождается идея, как она развивается. Примерно как музыкой наслаждаются.

– Да, недаром он был и музыкантом. У него был абсолютный музыкальный слух и, можно сказать, абсолютный интеллектуальный слух. Поэтому надо представить себе, какие внутренние страдания доставляло Алексею Федоровичу то падение культуры, то отсутствие мысли, с которым он столкнулся после революции 1917 года. Эта какофония вместо мысли окружала его на протяжении практически всего его жизненного пути, с 1917 до 1988 года. Поэтому он особо и ценил среди мрака безмыслия собеседников, не только способных ему сочувствовать и понимать, о чем он мыслит, но и просто имеющих желание думать. Может быть, из-за этого люди, которые сталкивались с Алексеем Федоровичем, иногда кардинально меняли потом свой путь. Наверное, один из самых ярких таких примеров – это журналистка Наталья Мишина из газеты «Правда». Она брала интервью у Алексея Федоровича уже в 80-е годы, и в разговоре ей пришла мысль задать вопрос о Боге. Казалось бы, корреспондент из газеты «Правда»! И что получилось? В конце концов уже после падения Советского Союза она стала монахиней. Такой совершенно невероятный путь: от корреспондента газеты «Правда» до монахини Павлы.

– В расхожем представлении Лосев был затворник. Но как теперь выясняется, в круг его общения входили десятки, если не сотни людей. Практически все известные российские мыслители ХХ века прошли через дом Лосева – и Асмус, и Аверинцев, и Бибихин, и Гайденко…

На дачу почти ежедневно кто-нибудь приходил или приезжал. Причем на дачу – зачастую без каких-то предварительных договоренностей. Раздавался на аллее лай собак, кто-то стучал в дверь веранды, и тогда выяснялось, что приехали гости. Тогда же не существовало ни мобильных телефонов, ни других возможностей оперативно договориться. Разве что почта работала хорошо – можно было, допустим, послать открытку. Но все равно согласовать приезд на дачу было довольно сложно, поэтому люди приезжали сами, иногда их никто не ждал. Арсению Владимировичу Гулыге – специалисту по немецкой философии – даже пришлось перелезать через забор: калитка была заперта. Можно перечислить много известных имен. Из-за этого может показаться, что к Лосеву приходили только люди избранные, но ведь к Алексею Федоровичу обращались люди и совершенно неизвестные ни тогда, ни теперь. Они писали ему письма в огромном количестве. Просто читатели, которые прочли его книги, что-то в них нашли свое, совершенно разные люди. Например, у нас в библиотеке висит портрет Алексея Федоровича, присланный из тюрьмы. Мы ничего не знаем о его авторе, кроме фамилии. От него сохранилось единственное письмо, сопровождавшее этот портрет, где он заверял, что пусть никто не боится, он никогда больше не потревожит, что он заключенный и так проникся судьбой Лосева, его книгами, что ему как-то хочется отозваться на смерть Алексея Федоровича, и вот он нарисовал портрет Алексея Федоровича, никогда его не видя. Когда делалась наша мемориальная экспозиция, мы сочли, что такому портрету самое место в музее.

Или иного рода пример. Михаил Ниссенбаум – он еще 18-летним мальчиком написал Лосеву письмо из Нижнего Тагила – приехал в Москву, к бабушке, работал маляром и дворником, чтобы одновременно и стаж был, и можно было учиться и общаться с Лосевым. Теперь он живет в Москве, пишет романы, выпустил учебник латинского языка, курс которого прослушал у Алексея Федоровича.

– В круге общения – философы, филологи. А из поэтов-современников Лосев признавал кого-нибудь? Или это все для него тоже была какофония и он читал лишь классику?

– Когда Алексея Федоровича начинали спрашивать об отношении к современной ему литературе, к таким ярким явлениям, как, например, Михаил Булгаков, он говорил, что не может об этом судить как специалист, потому что литература тоже нуждается в продумывании до конца. А времени жизни оставалось мало, поэтому нельзя себе позволить такую роскошь – такие отвлечения. К сожалению, мы очень мало знаем об отношениях Алексея Федоровича с его современниками эпохи Серебряного века, потому что его переписка 1910-1920-х годов исчезла после его ареста в апреле 1930 года за выпады в адрес советской власти в его «Диалектике мифа». Тогда, как записано в протоколе, были изъяты две корзины писем. Эти письма так до сих пор не обнаружены, может быть, они действительно сожжены и уже не существуют, а может быть, все-таки томятся где-то в глубинах архивов. Но мы знаем, что Алексей Федорович был знаком с Вячеславом Ивановым, который был одним из любимых его поэтов. Когда Алексей Федорович впервые пришел в религиозно-философское общество памяти Владимира Соловьева по рекомендации своего учителя – философа и психолога Георгия Ивановича Челпанова, – то первый доклад, который он там услышал, был доклад Вячеслава Иванова «О границах искусства». Это был ноябрь 1913 года. Доклад и заседание произвели на Лосева огромное впечатление. И в конце жизни он вспоминал об этом заседании и о выступлении Вячеслава Иванова. Позже Вячеслав Иванов читал его дипломное сочинение об Эсхиле, потому что он был не только поэтом-символистом, но и очень серьезным филологом-классиком. В 1918 году Алексей Федорович вместе с ним и отцом Сергием Булгаковым задумывали издание религиозно-философской национальной серии под названием «Духовная Русь». Есть письмо Алексея Федоровича к Иванову по этому поводу.

Если говорить о поэтах эпохи юности Алексея Федоровича, нельзя не вспомнить Бориса Пастернака, который был с Лосевым знаком. Они учились на одном факультете, только Борис Леонидович был немного старше. Когда Пастернак уезжал учиться в Германию, он оставил Лосеву «в наследство» и свою комнату, и своего ученика – Вальтера Филиппа. Это имя можно найти на одном из гимназических учебников, хранящемся в лосевской книжной коллекции «Дома А.Ф. Лосева».

– А в советское время они общались?

– Мы не знаем, были ли личные встречи с Борисом Леонидовичем, но известно, что были общие знакомые. Ученица Алексея Федоровича и дочь его друга философа Матвея Кагана, Юдифь Матвеевна, когда отправлялась к Пастернаку, желая с ним сблизиться, брала такое своего рода письмо-рекомендацию от Алексея Федоровича. Это было в конце 40-х – начале 50-х годов.

Среди знакомых с Лосевым поэтов Серебряного века нужно назвать Георгия Чулкова, с которым Алексей Федорович общался и жене которого после смерти Георгия Ивановича помогал финансово. Он помогал многим, несмотря на то, что его материальное положение было более чем шатким, он сам долгое время не имел постоянной работы.

А недавно, благодаря Монике Спивак, заведующей музеем Андрея Белого, я опубликовала отклик Андрея Белого на книгу Лосева 1930 года «Очерки античного символизма и мифологии». Белый писал, что, если бы эта книга вышла в Европе, всем сразу бы стало понятно, что она – более мощное явление, чем потрясший современников «Закат Европы» Шпенглера. Лосев как философ, с точки зрения Белого, гораздо интереснее своих старших современников – Бердяева или Булгакова, потому что у него живая мысль, а не голое абстрактное философствование. Этот любопытный отзыв долгое время хранился в глубинах Лубянки и дошел к нам оттуда.

– Как я понимаю, труды Алексея Федоровича требуют очень серьезной переоценки. Сейчас известно, что он был глубоко верующим человеком и что занятия античностью – это был, скорее, такой подцензурный способ заниматься философией и даже богословием. Что-то обойдено умолчанием, какие-то термины использовались как метафоры. То есть известные труды Лосева требуют нового прочтения…

– Конечно, нельзя сказать, что Лосев занимался античностью исключительно потому, что ему невозможно было ничем другим заниматься. На самом деле античность была ему интересна как колыбель, как некая философская база для тех дальнейших религиозно-богословских исканий, которые начались в христианском мире еще в античную эпоху. Но читать работы Алексея Федоровича 60-х, 70-х, 80-х годов буквально, не сознавая, что в них он зачастую переформулирует свои прежние взгляды в новых терминах, – по меньшей мере наивно. Попробуйте там, где Лосев говорит о будущем коллективизме, заменить «коллективизм» словом «соборность», и лосевская мысль сразу станет понятней. Такой «иносказательный» характер его произведений этих лет более очевиден в вещах литературного плана, а не сугубо научных. Например, в его странном на первый взгляд автоинтервью под названием «Невесомость». В 70-е годы ему предложили дать интервью для газеты «Культура», а он подал им эту «Невесомость», где говорит не без юродства о философии как об акробатике, о себе как о космонавте, для которого полная невесомость – главная цель. Не знаю, поняли ли редакторы, о чем тут рассуждает Лосев, но они точно почувствовали, что это не «свое», и отвергли. Сейчас, читая этот текст, не знаешь даже, чему поражаться – лосевской наивности или его дерзости, ведь «невесомость» для Лосева тут не что иное, как бессмертие души. Попутно говорит он и о том, что всегда боролся за свои идеи и что иногда его за эти идеи сажали в погреб, то есть с вызовом намекает на события вполне реальные – на свой арест 1930 года.

– Не готовится ли переиздание работ Лосева с обширным комментарием, где объясняются все эти подтексты, метафоры, игры с цензурой и т.д.?..

– Это огромная работа. Пока ни у кого не нашлось мужества и энтузиазма взяться за академическое издание трудов Алексея Федоровича. Мы рады и тому, что издаются книги, ждавшие своего выхода многие десятилетия. Например, на излете 2012 года – книга помечена 2013 годом – вышли «Диалектические основы математики», ее Алексей Федорович начал писать еще в лагере, когда появилась первая возможность взять в руки карандаш и бумагу. При жизни автора книга не была опубликована. Этот огромный том открывает нам Лосева-математика. В малом собрании сочинений Лосева, издававшемся с 1993 по 2003 год, «Диалектические основы» появились фрагментарно, так что можно говорить о том, что лосевская философия математики впервые достойно издана только сейчас. Труд по подготовке тома проделал Виктор Петрович Троицкий. Он же в 2001 году готовил вместе с Азой Алибековной Тахо-Годи издание «Диалектики мифа». Это лучшее издание на сегодня этой самой знаменитой лосевской книги, переведенной теперь на английский, немецкий, испанский и даже японский языки, – наиболее академическое, с комментариями, примечаниями. Именно ею мы всегда рекомендуем пользоваться тем, кто обращается к лосевскому творчеству.

– Аза Алибековна Тахо-Годи, спутница жизни Алексея Федоровича, если судить по ее книге воспоминаний, пришла к убеждению, что в результате страшных испытаний, через которые прошли они, все устроилось к лучшему, все скорби пошли на пользу. Алексей Федорович разделял это убеждение? 

– Вы знаете, у каждого человека одно дело – сердце, а другое – голос разума. Алексей Федорович считал себя философом разума, называл себя в первую очередь служителем ума. Он говорил, что душа – иногда он даже использовал словосочетание «жалкая душонка» – боится и только ум дисциплинирует и наводит порядок. Вряд ли Алексей Федорович, пережив все то, что он пережил, был как человек, как живая душа счастлив тем обстоятельством, что на его долю выпали такие испытания. Недаром мои опубликованные под названием «Гиган» воспоминания об Алексее Федоровиче кончаются его словами о том, что жизнь погибла. Жизнь погибла. Это было потрясением для меня – совершенно молодой тогда девушки. Я считала в тот момент жизнь на Арбате абсолютно благополучной, а все, что переживали близкие в 30-е годы, – далеким, трудно представимым прошлым. Но одно дело – твердое убеждение ума Алексея Федоровича как верующего человека в том, что лучше страдания со смыслом, чем бессмысленное счастье. А совсем другое – ощущения человека творческого, человека думающего. Вряд ли кто-то, кроме самого Лосева, адекватно представлял, что могло быть реально сделано – не только продумано, но и воплощено на бумаге, – если бы не было столько препон на его пути. Он еще в 30-е годы считал, что все его знаменитые теперь книги 20х годов – лишь предисловие к большой работе. Лосев не забывал, как и какими методами ему запретили эту работу продолжать, мог говорить о своих идеях только эзоповым языком. Ведь не в 30-е, а в 80-е хотели уничтожить его первую книгу о Владимире Соловьеве – под нож не пустили, но запретили к продаже в крупных городах. Так что недаром в 70-е годы, после публикации очередного тома «Истории античной эстетики» – книги, казалось бы, столь далекой от современности, – Лосев признавался, что чувствует себя Мандельштамом. То есть человеком, который выкрикнул правду среди полной тишины и страха и которого ждет, в лучшем случае, Воронеж, а в худшем – расстрел в лагере. И это ведь не от того, что Лосев был такой пугливый. Это был неистребимый уже никакими силами опыт жизни людей, переживших помимо революций и войн советский строй, советские лагеря. В книге Галины Беловой, с которой мы начали разговор, есть рассказ и о другом человеке – о замечательном знатоке древнерусской архитектуры и искусства Георгии Карловиче Вагнере. Он сидел в лагерях в общей сложности почти 25 лет. Галина Даниловна вспоминает, как уже в 80-е годы он признался ей, что до сих пор все время готов к аресту. И это не был человек психически ненормальный, не способный после лагеря вернуться к обычной жизни. Он как раз в это время издавал книгу о древней Руси совместно с академиком Дмитрием Сергеевичем Лихачевым. Но это то, что современному поколению практически невозможно понять: мы сейчас не можем представить себе ни немецкие, ни советские концлагеря во всем их бесчеловечном ужасе. Издалека нам уже не так страшно.

– Какие главные мероприятия планирует «Дом А.Ф. Лосева» в этот юбилейный год?

– Прежде всего это 14-е Лосевские чтения, которые на этот раз будут посвящены непосредственно творчеству Алексея Федоровича. Эти международные научные конференции стали проходить вскоре после кончины Алексея Федоровича, они посвящались как Лосеву, так и тем фигурам русской культуры, которые были для него знаковыми: Достоевскому, Соловьеву, Иванову. Или, например, мы проводили Лосевские чтения, приуроченные к столетию знаменитого сборника «Вехи», который Алексей Федорович очень ценил и о котором вспоминает в единственном документальном фильме, снятом режиссером Виктором Косаковским в 1986-1988 годах. Помимо этой научной конференции библиотека во главе с директором «Дома А.Ф. Лосева» Валентиной Васильевной Ильиной проводит всероссийский «Лосевский конкурс» для молодых исследователей – в первую очередь для специалистов-философов. Это могут быть и студенты, и аспиранты – люди, которым нет еще 30 лет. Участвующие в конкурсе должны предоставить работу об Алексее Федоровиче. Конкурс называется «Творчество А.Ф. Лосева – взгляд из XXI века». Алексей Федорович писал, что чувствует себя сосланным в ХХ век. Будем надеяться, что в ХХI столетии наконец-то раскроется подлинный масштаб Лосева – и как личности, и как мыслителя.

 Беседовал Андрей КУЛЬБА

http://www.russkiymir.ru/russkiymir/ru/magazines/archive/2013/03/article0010.html

пятница, 15 марта 2013 г.

Дина Рубина стала автором Тотального диктанта-2013



Автором текста Тотального диктанта-2013 стала известная писательница Дина Рубина. По традиции автор приедет в Новосибирск — «столицу диктанта» — и продиктует текст на одной из площадок города. На других площадках участники акции смогут увидеть авторское прочтение текста в видеозаписи.

Также в рамках Тотального диктанта в Новосибирске состоится творческий вечер Дины Рубиной и встреча с читателями.


«Для меня, как для писателя, русский язык является одной из высших ценностей в жизни. Предложение написать текст для Тотального диктанта я сочла большой честью для себя», - комментирует Дина Рубина.

«Тотальный диктант в последние годы очень активно развивается за рубежом. Он превратился в международный проект, который объединяет русскоязычное сообщество всему миру. Дина Рубина – один из ярчайших русскоязычных авторов, живущих за пределами России, поэтому мы предложили написать текст диктанта именно ей», – отмечает Ольга Ребковец, руководитель проекта «Тотальный диктант».

Дина Рубина – лауреат 6 литературных премий, член Союза писателей СССР, международного ПЕН-клуба, член Союза русскоязычных писателей Израиля, автор 7 романов («Вот идёт Мессия!», «Последний кабан из лесов Понтеведра», «Синдикат»).

Известные современные писатели готовят тексты для Тотального диктанта уже четвертый год. В 2010 году автором текста стал Борис Стругацкий, а в 2011 году участникам продиктовал свое эссе Дмитрий Быков, в 2012 текст написал Захар Прилепин.


        http://totaldict.ru/news/85/ 


Что такое Тотальный диктант?

Тотальный диктант - ежегодная образовательная акция, призванная привлечь внимание к вопросам грамотности и развить культуру грамотного письма. Суть акции - добровольный бесплатный диктант для всех желающих, который проходит одновременно в десятках городов России и мира (с поправкой на часовые пояса).

Тотальный диктант - это своеобразный флеш-моб. Незнакомые друг с другом люди узнают об акции в Интернете, собираются в одно время в одном месте, совместно делают нечто странное и расходятся.

Цель Тотального диктанта - заставить людей задуматься, насколько они грамотны, и привить желание эту грамотность повышать.

Если раньше начитанность и навык грамотного письма были связаны с понятием «высокого», «элитного», «уважаемого», то теперь потребительская культура изменила ориентиры: «культурность» и, в частности, грамотность стали принадлежностью образа «неудачника», «зануды» и связаны в представлении молодежи со скукой и школьной «обязаловкой», в частности, с пресловутой формой диктанта.

Тотальный диктант призван разрушить этот стереотип и распространить моду на грамотность. Мы хотим показать, что писать грамотно - круче, чем неграмотно. Что умение правильно расставить запятые - обязательный признак по-настоящему успешного, уверенного в себе человека.

Задачи проекта:

привлечь внимание СМИ и общества к проблеме грамотности;

дать возможность всем желающим проверить свою грамотность в ходе добровольного диктанта;

повысить уровень грамотности участников с помощью «пятиминуток ликбеза» и разбора ошибок;

повысить статус владения языковыми навыками, распространить моду на грамотность.

Девиз Тотального диктанта: «писать грамотно – это модно!»


четверг, 14 марта 2013 г.

«Литература не в тупике, а в поиске»



 Павел КРУСАНОВ

Родился в 1961 г. Окончил ЛГПИ им. А.И. Герцена по специальности «география и биология». Работал осветителем в театре, садовником, техником звукозаписи, инженером по рекламе, печатником офсетной печати, редактором в издательствах. В 1996 г. был номинирован на соискание премии «Северная Пальмира». Лауреат премии журнала «Октябрь» за 1999 г. (роман «Укус ангела»). Автор пяти книг прозы и ряда издательских проектов (журнал «Ё», книжная серия «Версии письма» и т.д.). Живёт в Петербурге.

– В далёком 2001 году в № 4 журнала «Знамя» в статье «Стрекозиные крылья Крусанова» искушаемый «бесом аналогий» критик Игорь Клех сравнивал вас с молодым Парщиковым, у которого по мере взросления улетучивались стихи, а также находил сходство ваших рассказов с «серапионовской» и «обэриутской» прозой 20-х годов прошлого века, отмечая при этом «ушибленность» М. Павичем. И здесь же называл ваш титульный «Бессмертник» сбором ученических и эпигонских текстов, а в романе «Укус ангела» критик усмотрел не что иное, как стремление автора к намертво зализанной, закруглённо-риторической, историко-фантастической манере построения текста, находящейся в опасной близости к коммерческой литературе. Прошло 10 с лишним лет. Пребывает ли в настоящее время литература в эстетическом и мировоззренческом тупике?

– Ввязываться в полемику с критикой – дело пустое, неблагодарное, суетное. А суету, равно как позу и зависть, следует каждому гнать от себя поганой метлой. Тем более что в данном случае в роли критика выступает собрат по цеху, вкусивший яда непризнанности – читательской оставленности или непонятости, что в известных обстоятельствах одно и то же. Мне только не вполне ясно, почему разговор о сегодняшней литературе следует начинать таким вот образом, с разбора пыльных чердаков. Давайте уж без церемоний. В настоящее время литература вовсе не в тупике, а скорее в поиске. В поиске материала, способного оказать ей сопротивление. Наконец-то литературе, 20 лет бегавшей на воле, как сорвавшая с хозяйского поводка собака, стало ясно, что условия былой, так сказать, несвободы имели много положительных черт, более того – действовали на неё, литературу, вдохновляюще. И современная литература ринулась в объятия несвободы, желая вновь обслуживать идеологичность и социальность, неважно, на чьей стороне. Кто-то готов вступать в сношения с властью, кто-то ищет путь на баррикады. Речь о новых реалистах и гражданин-поэтах вкупе с участниками перфоðманса «прогулка писателей». Авторы хотят, чтобы материал жизни подавал, извините за тавтологию, признаки жизни, поощрял или противился, чтобы он жаловал или карал их за пламенный глагол. Но и те и другие уже вполне согласны с тем, что свобода – это всего лишь приемлемая на данный момент мера насилия.

– Вы по-прежнему считаете, что писательство – это игра и организация досуга?

– Помимо перечисленного это ещё и способ получения интеллектуального наслаждения, и даже способ влиять на реальность. В конце концов литература – прямая наследница лингвомагии, сложной практики наведения образа, к которому подтягивается действительность. Тот же принцип действия, что с эйдосом и его земной проекцией. И раз это так, а это так, то авторская воля, коль скоро ей удалось найти верные слова-заклинания, способна изменить окружающий мир угодным ей манером. Или неугодным, непредусмотренным, случайным, если незрелая авторская воля не ведает, что творит. В этом случае талантливый поэт или писатель, действующий наобум, – существо опасное как для себя, так и для окружающих. Его лучше изолировать и отобрать у него компьютер, потому что писать на бумаге современный автор уже разучился. Впрочем, лучше перестраховаться и бумагу тоже не давать. Вообще современный мир – это поле для состязаний художественных иллюзий, война на соблазнение. Народ, чья культура оказывается наиболее соблазнительной, выходит победителем. Потому что ситуация, при которой чужой язык, чужая культура и чужой образ жизни кажутся тебе более привлекательными, чем твои собственные, называется поглощением. И в этом смысле Великая Американская Мышь – Микки-Маус – оказала Америке куда большую услугу, чем победоносные бомбардировки Багдада. Боевой генерал де Голль понимал это и стоял за французский язык насмерть. Потому что язык – это корпус ковчега культуры, и если он даст течь, пойдёт ко дну и всё остальное.

– Исчерпаны ли допустимые комбинации построения текста и могут ли их заменить требования внедрения новизны любого качества?

– Сейчас не существует инстанции, которая способна была бы предъявить литературе какие угодно требования, так чтобы та прислушалась. Ну а если говорить отвлечённо, то в литературе, как и вообще в искусстве, действуют законы художественного, которые никто не отменял и которые неотменяемы в принципе, поскольку в противном случае мы получим скрежет и запах помойки вместо свирели Аполлона и пыльцы рая. Образы условны – вместо свирели Аполлона может быть ноктюрн водосточных труб, но это всё равно будет музыка из семи нот, чья гармония и композиция выверены законами, которым они подчиняются. Что касается новизны, то сама по себе новизна не является чистым веществом достоинства, безусловным плюсом. Равно как и безусловным минусом. У новизны есть и ангельский, и демонический лики. А может случиться так, что она окажется совершенно безликой. Бывают удачи в формальном поиске, бывают ложные эксперименты. Последних больше. Вот и всё.

– Вы как-то сказали: «Если хочешь рассмешить Бога, расскажи о своих планах». Может быть, читателям расскажете?

– Думаете, читателям это интересно? Ну что ж… Хотел бы написать книгу рассказов, своего рода практических заклинаний, так сказать, хотел бы отойти от крупной формы и даже кое-что в этом плане уже предпринял. То есть отошёл и теперь определяю – верна ли дистанция. Ещё хочу организовать выставку «Протезирование насекомых». Уже изготовлен ряд экспонатов и готовятся следующие. Собираюсь как-нибудь попрактиковаться в тирольском пении, очень нравятся мне эти закрученные в пружинку йодли. Словом, планов – громадьё.

– Вы много ездите. Чем дышит литература за пределами двух столиц?

– Нынешняя ситуация такова, что издательства, способные вывести книгу на общероссийский рынок, действительно расположены лишь в Москве и Петербурге. Однако в результате развития электронных средств связи автору теперь вовсе не обязательно обеспечивать себе личное присутствие вблизи издателя. Это подтверждает география укоренённости действующих писателей: Бушков живёт в Красноярске, Постнов – в Новосибирске, Иванов – в Перми, Шаманов – в Иркутске, Шишкин – в Швейцарии и т.д. То есть литература за пределами двух столиц дышит чистым воздухом, поскольку успех того или иного автора сейчас определяется не местом проживания, а масштабом дарования. Иные будут с этим утверждением спорить, но принципиально картина такова, как я её описываю. Конечно, не всё и не всегда складывается для нас в жизни удачно, но ведь мир человеческий в целом далёк от совершенства.

Беседовал Владимир КАМЫШЕВ

ТРИ ОБЯЗАТЕЛЬНЫХ ВОПРОСА:

– В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?

– В нынешние времена измельчал читатель. Об этом хорошо написал критик Виктор Топоров. В 70–80-е годы прошлого века люди массово зачитывались Фолкнером, потом на смену пришли Набоков, Борхес и Маркес, а теперь и Маркес сложен. Его сменил Коэльо. Читатель на глазах опрощается – фраза, в которую вплетено больше пяти слов, кажется ему головоломкой. Да, определённо проблема сегодняшнего дня – читатель.

– Почему писатели перестали быть «властителями дум»? Можете ли вы представить ситуацию «литература без читателя» и будете ли вы продолжать писать, если это станет явью?

– Властителями дум писатели становятся в обществах, где действуют жёсткие цензурные фильтры. Потому что кто ещё, если не писатель, олицетворяющий едва ли не пророческий глас, расскажет нам о том, что с нами происходит, куда мы идём и что нам делать? А когда фильтры сняты, об этом нам расскажет кто угодно, первый встречный проходимец. И то, что описанная с «властителем дум» ситуация нас миновала, – хорошо. Поскольку пудрить мозги обществу относительно его предназначения вовсе не исключительно писательское право. Что тогда остаётся политикам, пламенным публицистам, проповедникам, в конце концов? Что касается «литературы без читателя», то в полном одиночестве литература, конечно, в обозримом будущем не останется. Слишком мало известно человечеству способов производства качественных иллюзий. А что такое человек без иллюзий? Тварь дрожащая и есть. Словом, отказываться от литературы для человека – непозволительная расточительность.

– На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его вам не задал?

– Я сказал всё, что хотел. Потому что, о чём бы вы ни спрашивали, я бы всё равно говорил о том, что меня интересует. 

    http://www.lgz.ru/article/21088/     

понедельник, 11 марта 2013 г.

Памяти Бориса Васильева



Андрей Максимов 

Русский офицер литературы

Есть такие люди, которые, казалось бы, должны жить вечно. Весть об их смерти поражает, несмотря на их весьма преклонный возраст.

Писатель Борис Васильев умер, года не дожив до своего 90-летие. Это долго. Это большой срок. А все равно ощущение какой-то несправедливой потери.

Мне повезло: несколько раз я был у него в подмосковном доме, брал интервью.

Великий русский писатель жил в обычном, совсем не шикарном доме и работал на весьма старом компьютере. Последние годы он писал книги о русской истории – о современности высказывался не часто, не интересно ему было, суетно.

Наш суетливый мир недооценил, как мне кажется, эти спокойные и мудрые романы. Как ни парадоксально, но нам еще предстоит открыть писателя Бориса Васильева – своеобразного и очень интересного исторического прозаика.

На самом деле, читая эти романы, можно понять про нас, сегодняшних, куда больше, чем листая современные книжки-однодневки как бы актуальные. Про истоки русской души и про ее суть.

Васильев был человеком настолько не суетным, и настолько живым и не монументальным, что, может быть, мы только сейчас начнем осознавать, что от нас ушел великий русский писатель – ни на кого не похожий, со своим языком и своей темой.

Писал ли он о девушках, принявших бой с фашистским десантом, или об участковом милиционере, или о судьбе русских офицеров, или о персонажах русской истории – его всегда волновал человек, попавший в крайние обстоятельства.

Проблемы бытия трогали его, куда больше, нежели вопросы быта. И в творчестве, и в личной жизни. Разговоры с ним – это всегда были разговоры о сути, о смыслах, а не о политике и суете.

Он писал так, чтобы читателю было с ним интересно. Писал увлекательно. Увлекал за собой читателя, а не нудил с видом лектора. Не проповедовал, а разговаривал. Поэтому, может быть, мы не всегда понимали, что имеем дело с настоящим философом – человеком, который любил и умел разгадывать загадки мира.

Писатель, чьи повести переворачивали души, а фильмы по его сценариям собирали миллионы зрителей, — на долгие годы выбрал жизнь отшельника.

Впрочем, на отшельника он особо не походил: ироничный, с веселой улыбкой. Он даже про войну рассказывал, улыбаясь. Он просто ушел от суеты – к творчеству. Автору повестей: «А зори здесь тихие…», «Не стреляйте в белых лебедей», «Самый последний день», «В списках не значился»… И иных – великих произведений – суета пиара была не нужна.

Мы редко задумываемся над тем, скольким актерам он помог своим творчеством. Великий Михаил Жаров на сцене Малого театре едва ли не последнюю свою роль исполнил в спектакле «Самый последний день», и ее же блестяще сыграл Михаил Ульянов в кино. Александр Абдулов дебютировал в постановке «В списках не значился» на сцене Ленкома, и именно после этой работы о нем заговорили, как об удивительной находке Марка Захарова, как об абсолютно своеобразном актере. А какие роли сыграны в «Офицерах» и «А зори здесь тихие»! А каков Станислав Любшин в фильме «Не стреляйте в белых лебедей»! Спектакль Андрея Гончарова «Завтра была война» вывел на сцену целую плеяду молодых актеров Маяковки, и в этом спектакле, наверное, лучшую свою театральную роль сыграл Андрей Болтнев.

Как всякий истинный талант, Борис Васильев был щедр. Как всякий истинный талант, он притягивал к себе другие таланты. По его сценариям не ставили плохих фильмов, а по его пьесам – плохих спектаклей.

Борис Васильев был настолько простым в общении и земным человеком, что к нему, казалось бы, абсолютно не применим эпитет «уникальный». Теперь становится ясно: именно таким – уникальным, ни на кого не похожим, своеобразным он и был.

Я не видел Борис Львовича много лет. Но, узнав о его смерти, вдруг почувствовал пустоту. Такие люди должны жить вечно.

И они остаются – в книгах и фильмах. И в памяти. Как некий горизонт, к которому надо стремиться.


      http://www.pravmir.ru/russkij-oficer-literatury/

суббота, 9 марта 2013 г.

Точка зрения. Сокращение времени



На лето мы, как водится, уезжали в деревню, к бабушке. Жили в маленьком домике, построенном из глины и дерева, почти целиком лишенные всего, что называется цивилизацией. Вечера коротали при свете керосиновой лампы, слушая сказки. Каким богатым казался тогда мир, полный тайн и красоты! Я словно жил в каком-то другом времени, был частью другой истории, открытой в вечность. Теперь времени становится все меньше.

Время летит быстрее, намного быстрее, чем раньше. Вы заметили это? Нам некогда почитать книгу, подумать о своем, встретиться с близкими друзьями, не остается времени даже на то, чтобы побыть с детьми и своей спутницей по перепутьям сей жизни. 
Ученые даже стали замерять сокращение времени. Хоть и нелегко измерить то, что служит мерой всего сущего. Ибо нет такого состояния или движения, в котором не присутствовало бы время как щемящее чувство прохождения. И они пришли к выводу, неведомо по каким расчетам, что сегодня 24 часа проходят так же быстро, как раньше проходили всего 16. То есть мы уже потеряли третью часть времени своей жизни или половину того времени, в течение которого мы находимся в активном состоянии. Но не только ученые указывают на это — отцы, подвизающиеся в пустынях Святой Горы, отшельники наших дней, говорят то же самое: время сегодня течет намного быстрее, чем раньше, а уж их-то трудно обвинить в психологической субъективности, вызванной социальными изменениями… 

Скорость всех процессов возросла, но, тем не менее, время сократилось — происходит обратное тому, чего следовало бы ожидать! Так, вопреки всей научной логике, идеологи теории прогресса оказались большими лжецами. Не внушали ли они нам в прошлом веке, что научный и технологический прогресс приведут к тому, что машины заменят человеческий труд и потому времени станет больше? Да, стиральная машина сегодня облегчает труд женщины, но сейчас она намного сильнее страдает от стресса из-за нехватки времени, чем тогда, когда полоскала белье в реке… 

В прежние времена люди передвигались медленно, чинно действовали во всем, что им доводилось делать в течение дня, в течение всех дней своей жизни. Начинали день утренней молитвой и заканчивали вечерней; за столом читали «Отче наш» и не приступали к чему-нибудь, не осенив себя знамением святого креста. То есть человек во всякое время и на всяком месте находил свободную минуту, чтобы сказать слово Богу и, как ответ, получить в душе уверенность, что он не один. Его жизнь хоть и была тяжелой, с взлетами и падениями (какой вообще и должна быть жизнь каждого, чтобы можно было чему-нибудь в ней научиться), но она доставляла ему чувство полноты. Это было существование, переживаемое во всей полноте.

Теперь же все делается на бегу, так что мы почти все время чувствуем себя лишенными радости мгновения, несовершенными в том, что мы делаем и переживаем. И когда совершаешь свою молитву (у кого имеется для этого рвение), ум твой не там. Он мчится вперед, он вперяется в попечения нынешнего дня или обыденной жизни в целом. А когда принимаешься за что-нибудь, то тебе даже не приходит на ум, что нужно перекреститься, потому что ты уже думаешь о чем-то другом, — да в конце концов, это и не вписывается в окружающую обстановку. Как будто Бог должен следовать за миром, подражать ему, а не наоборот…

И вот так человек остается один. Не только потому, что с ним уже нет Бога, — он и остальных людей, друзей, братьев, супруга или супругу, не воспринимает близко. Это потому, что в беге у каждого свой ритм, — иначе говоря, в спешке ты все время смотришь вперед, на то, что будет потом, в надежде, что придет время, когда ты успокоишься. Но жизнь проходит быстро и наступает болезнь, приходит и смерть, быстрее, чем ты ожидаешь, приходит раньше этой столь желанной передышки, не дав тебе успокоиться и вернуться в себя, восвояси.

Но можно и так понять это одиночество: спешка, сумасшедший ритм и неизбывный шум мира, в котором мы живем, не дают нам расслышать робкие шаги другого на тропках нашей души. Бег как-то оттесняет нас за пределы собственной души. Ведь душа так же, как ребенок и любовь, нуждается в том, чтобы ты уделил ей время. У нее есть свой ритм – ритм глубокого и спокойного общения с Богом и другими душами. Это лучше понимает женщина, потому что ощущает это более остро.

И поскольку ритм чередования дней и лет общества, в котором мы живем, надолго отчуждает нас от жизни собственной души, мы доходим до того, что привыкаем к этому состоянию и всё больше чувствуем себя так, словно ее нет вовсе. Поэтому у нас и приживаются эволюционистские теории. Иными словами, мы забываем, откуда мы пошли, забываем родной язык простодушной любви, язык того пейзажа души, в который вмещалось столько красот и тайн. И зачастую мы умираем среди чужих, никому не ведомые, как это происходит с огромным множеством христиан, затерявшихся среди лишенных правой веры, подобно еврейскому народу, за кусок мяса рабствовавшему на египтян. Так попустил Бог — может, человек, взглянув на материальное как на символ, поймет то, что происходит на уровне духа.

Архитекторы обыденного ландшафта современного общества, биотехнологи человечества, подчиненного машине, возомнили, будто человек, подобно детали, может быть обработан настолько, что дойдет до состояния робота. Программируемого компьютера, который будет оперативно отвечать на команды системы. И принялись за этот проект, почти доведя западного индивида до заданных требований. Но все же природу человека им не удалось изменить полностью. Отчужденные от собственной души в мире машин и информации, люди страдают, не понимая почему. Большинство из них и вовсе не знает, что у них есть душа. Как же тогда они смогут распознать ее и понять ее страдание? Они подобны больному, у которого что-то болит, который чувствует большую слабость, головокружение и полную разбитость, но не может сказать врачу, откуда проистекает его недомогание.

Страдание, которое испытывает большинство людей и которое заставляет многих бросаться в водоворот всевозможных грехов, тесно связано с тем болезненным истечением времени, которому уже не хватает на нас терпения. Не хватает потому, что время больше не отмеряет жизнь с Богом – источником времени и жизни. Это мучительное время, подающее нам мерило отчуждения, изнеможения от бега попусту. И чем больше мы бежим, тем более одинокими себя чувствуем. Здесь начинается порочный круг. Ибо чем более одинокими мы себя чувствуем, тем тяжелее нам выносить мучительное течение времени, уже не находящего своего смысла и радости. Так что мы бросаемся бежать во все большей спешке; прячемся, как в песок, в работу, во всяческие обязанности и хлопоты, а в немногие минуты отдыха, когда остаемся наедине с самими собой, нам становится еще тяжелее, и мы начинаем всё сначала. Именно поэтому был изобретен телевизор — чтобы утолить это неизбывное одиночество, переживаемое сегодняшними людьми, презревшими Бога до полного Его забвения и незнания. Телевизор, газеты, интернет, сенсации, эротика и насилие, острые чувства, бьющие через край эмоции — всё это для того, чтобы заставить нас забыть о том, что наша жизнь стала чрезмерно короткой и мучительной. Живем, словно и не живем собственной жизнью.

Прошу вас, остановитесь на миг в этой гонке пустоты. Нам надо обрести свое потерянное время, возвратить его вновь. Как? Ходя как можно чаще на святую литургию. Время жизни нашей души напояется, как и все сотворенное в этом мире, от благодати Божией, в данном случае — от времени Царства. Попробуйте сделать это, и вы увидите, как изменится ваша жизнь.
Прошу вас, приобретайте свое время, терпеливо стоя на исповеди. Ведь грех — это главный виновник сокращения времени нашей жизни. Бог не дает нам больше времени, чтобы мы еще больше не углубили грехов, в которых пребываем. 

Приобретайте время, как можно чаще останавливаясь в течение дня, чтобы произнести: Господи, помилуй!

Приобретайте время, выбросив вон телевизор, не боясь того, «что скажут соседи, друзья и родные»! Телевизор — самый большой хронофаг (пожиратель времени: от др.-греч. χρόνος — время и φᾰγω — пожираю. – Ред.) за всю историю мира. Он в среднем съедает у человека по 3,7 часа времени в день. У стариков и детей — больше, у подростков — меньше. Вам кажется, что его выбросить невозможно? Но не легче ли отказаться от телевизора, чем страдать из-за потери столь драгоценного времени нашей жизни, мгновений, которые уходят и не возвращаются, времени, в котором ты пока еще здоров, пока еще жив? Вы видели когда-нибудь счастливого человека, который смотрел бы телевизор? Или мы забыли и вовсе знать не хотим, что значит счастье? Тогда мы заслужили свою судьбу…


Нам нужно вновь обрести время, став как прежде чувствительными к несчастью и боли друзей, родных, соседей и людей с улицы, — а более всего чувствительными к голосу собственного сердца, такого скорбного, такого вдовствующего, словно мы умерли в краю чужих, погребенные среди забот и проклятых удовольствий прозябания, лишенного Бога. 

Прошу вас, не пропустите мимо ушей эти слова — ведь мы не знаем, сколько еще нас будет терпеть Бог.

Георгий Фечору
Перевел с румынского Родион Шишков

    http://www.pravoslavie.ru/jurnal/48249.htm