Правда Евгения Носова

К 90-летию со дня рождения писателя-фронтовика

Станислав Минаков
15.01.2015



Критики любят втискивать художника в какую-либо «обойму». Прозаика-фронтовика Евгения Носова записали в «деревенщики». Обижаться за уроженца села Толмачева Курского района Курской области нечего, деревенщик так деревенщик, почвенник так почвенник, по мне, так вполне лестное наименование, да и плеяда неплоха: В. Распутин, К. Воробьев, В. Белов, Ф. Абрамов, В. Шукшин, Ю. Казаков, В. Астафьев. Суть в том, что в лучших произведениях Е. Носова и вышеназванных авторов, как верно подмечено, «читатели находят не только узкое крестьянское понимание природных и житейских процессов на родной земле, но и масштабное философское осмысление бытия людей и Отечества».

* * *

Носов говорит и о памяти страшной Великой войны, об эхе потерь, катящемся по просторам страны и просторам сердец соотечественников. «Ох, лихо, лихо, — вздохнул дед Василий. — Не заесть, не запить этова. Не заесть, не запить…».

Важны мнения коллег, писателей-фронтовиков, высказанные в разные годы в предисловиях к книгам Е. Носова.

В. Астафьев отмечал «осторожность, трепет и уважение к памяти погибших», а Ю. Бондарев писал, что носовские рассказы исполнены строгости, изящества, красоты, но не той красоты, которую создает недолговечное царство моды, а той, которая рождена талантом и находится в согласии с природой правды и слова.
«…Зимой они сменили пехотную часть на плацдарме по ту сторону Днепра. Поредевшую, измотанную шквальным огнем, ее незаметно отвели обратно за реку. И дядя Саша, командовавший тогда ротой, увидел в бинокль перед занятыми позициями убитого бойца. Он ничком висел на немецкой колючей проволоке, сникнув посиневшей стриженой головой. Из рукавов шинели торчали почти до локтей голые, иссохшие руки. Казалось, этими вытянутыми руками он просил землю принять его, неприютного, скрыть от пуль и осколков, которые все продолжали вонзаться и кромсать его тело. Но проволока, видно, крепко вцепилась в солдата и не пускала к земле. За зиму на нем нарос горб снега, нелепый, уродливый. Это был, по всему, наш сапер или, может, разведчик. Он, лейтенант Саша Полосухин, дважды посылал по ночам своих людей снять убитого. Но труп был пристрелян немцами, и только зря потеряли еще двух человек. Больше за убитым он уже не посылал. Так солдат провисел до самой весны, и всем было больно и совестно смотреть в ту сторону. А в апреле труп оттаял, позвоночник не выдержал, переломился, и — убитый обвис на проволоке, сложившись вдвое… Только в июне была прорвана оборона врага. Он, Полосухин, провел роту через проделанные проходы в проволочном заграждении и вдруг с содроганием увидел, что у висевшей шинели ворот был пуст и ветер раскачивал пустые рукава…».

В этом эпизоде мы можем увидеть и метафору нынешнего Русского мира, перестраивающего свои ряды и собирающегося в атаку за освобождение пространств (физических и духовных), прежде отданных супостату. И не Украина ли — пустая шинель, у погибшего носителя которой «позвоночник не выдержал, переломился»?

В рассказе, который мы цитируем, действие происходит в селе, где четверть века спустя после войны устанавливается обелиск павшим именно на курских землях. Внимательно, подробно, прерываясь автор перечисляет имена бойцов, высеченные на мемориальных плитах.

Выступает председатель колхоза, фронтовик-орденоносец. «Дело, в конце концов, не в мраморе и высоте памятника, — продолжал Селиванов, — а в нашей памяти. В нашем понимании того, какой ценой заплачено за победу над самым лютым из врагов, когда-либо нападавших на русскую землю. — Селиванов перевел дыхание. — Мой полк прошел от Воронежа до Белграда.

Были моменты, когда в полку оставалось только триста с небольшим человек, и то вместе с ранеными. А когда мы в конце войны вместе с начальником штаба подсчитали, сколько прошло через наш полк людей, то сами себе не поверили. Двадцать две тысячи! 

Двадцать две! Вы спросите, куда они девались? А вот они! — Иван Кузьмич указал на обелиск. — Тут! Правда, многие остались позади полка по госпиталям и лазаретам. Но многие вот так — в чистом поле. Полк шел на запад, а за нами — от села к селу, от города к городу цепочкой тянулись могилы — путь к нашей победе. … Я не стану вас призывать достойно трудиться на этой земле. Вы об этом и сами знаете. Я только хочу, чтобы вы, мужчины и женщины, бывшие солдаты и солдатские жены, участники и очевидцы, пока еще живы, пока это не стало достоянием исторических книг и архивариусов, передали бы своим детям и внукам священную память о павших из рук в руки, от сердца к сердцу. …. 

А говорят, будто только по нашей местности четыреста таких памятников будет поставлено, — сказал Холодов. — Лектор один приезжал, так рассказывал…

— Вполне может быть.

— Сколь же тогда по всей России? — прикидывал дед Василий.

— А вот и считай…

— Да еще по Польше, да по разным другим сторонам. Под Берлином одним триста тысяч легло».

* * *

В пронзительной, поэтичной повести Е. Носова «Усвятские шлемоносцы» речь идет о нескольких днях трудовой гармоничной предвоенной жизни селян и свалившейся на головы войне, ударившей словно обухом. Космична финальная панорама схода по полям и проселкам колонн мобилизованных на фронт крестьян: к сборному пункту идут усвятские, «никольские пробегли да хуторские», шагают мужики ситнянские, ставские… Тут прямая эпическая многовековая ратная перекличка: эпиграфом к повести автор неслучайно взял цитату из «Слова о полку Игореве».

К слову, режиссер А. Сиренко снял по этой повести кинофильм «Родник» (1981), был и фильм-спектакль Куйбышевского академического театра драмы (1982, режиссер П. Монастырский), постановки в провинциальных театрах. Экранизировались и некоторые рассказы писателя.

Казалось бы, что близкого для себя в русских Усвятах могут вычитать азиаты? Но произведения Е. Носова переводились и на языки Дальнего Востока.

Считают, что грустная тональность произведений Носова конца 1980–1990-х (фантастический рассказ «Сон», рассказы «НЛО нашего детства», «Темная вода», «Карманный фонарик», «Костер на ветру», «Красное, желтое, зеленое...») связана с ощущением у писателя невозобновимого распада коренных устоев национальной жизни, катастрофического нарастания в «перестроечном» обществе бытийной дисгармонии: жестокости, апатии, разочарования и эгоизма. Добавим: алчности, голливудизированного «успеха», абсолютизации уголовного принципа «умри ты сегодня, а я — завтра». Это осознание было умерщвляющим для Е. Носова, с его целомудренно-трепетным отношением к миру, природе, человеку.

Следует сказать и об общественном признании творческих заслуг писателя. Литературно-творческую работу Е.И. Носов неизменно совмещал с большой и плодотворной общественной деятельностью, являясь членом правления Союза писателей СССР, секретарем правления Союза писателей России, членом редколлегий журналов «Наш современник», «Подъём» и «Роман-газеты». За выдающиеся заслуги в развитии советской литературы и плодотворную общественную деятельность Е. Носову было присвоено звание Героя Социалистического Труда (1990), он неоднократно награждался орденами. За книгу «Шумит луговая овсяница» ему была присуждена Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1975).

За рассказы 1990-х он был отмечен Международной литературной премией имени М.А. Шолохова (1996), а в 2001г, за год до кончины, удостоен премии А. Солженицына. 

При награждении К. Воробьева (посмертно) и Е. Носова, «двух писателей, чьи произведения в полновесной правде явили трагическое начало великой войны, ее ход, ее последствия для русской деревни и позднюю горечь пренебреженных ветеранов», А. Солженицын скажет: «…Вся жизнь Носова полвека текла в переструйке с негромким течением послевоенной — и никогда уже не поднявшейся к силе — русской деревни. Таковы и обычные его нерезкие, «неслышные», задушевные рассказы. … В каждом рассказе Носова сюжет просочен затопляющим настроением, теплой любовью к людям, их обстоятельному быту и неутихающей привязанностью к природе. Ощущение часто сравнимо с ощущением от рассказов чеховских: как и малозначительный эпизод ласково высвечен, лучится от пропитанности теплотою. Немало и лирики, какой покорны все возрасты: тут — и затаенное ожидание молодой крестьянки; и первая любовная смута сельской старшеклассницы; и одинокость старого неудачника; и возбуждение детской души от весеннего паводка. Тут — и добродушные рассказы о природе — с благоговейностью к ее множественным силам и тайнам, доступным только внимчивому глазу, уху, обонянию, осязанию. … В рассказах Носова крестьянская жизнь — до того натуральная, будто не прошла через писательское перо. Крестьянское осмысленное понимание каждого бытийного хода, и поэзия ремесла, неизмышленная простая народность, самый тип народного восприятия. И десятилетиями Носов удержался, не давая согнуть себя в заказную советскую казенщину. … И, донося через 40 лет всю ту же военную тему, с горькой горечью всколыхивает Носов то, что больно и сегодня… Этой неразделенной скорбью замыкает Носов полувековую раму Великой войны и всего, что о ней не рассказано и сегодня».

Слава Богу, в Курске установлено художественное портретное надгробье на могиле писателя Евгения Носова, есть в городе и хороший памятник. Но читают ли его благодатную, а то и будящую совесть, то есть спасительную прозу нынешние курские школьники и студенты, читает ли Евгения Ивановича Носова Россия?

http://www.stoletie.ru/kultura/pravda_jevgenija_nosova_234.htm